Она вновь зачерпнула света и, повернувшись туда, где творилась дурная волшба, подула. Глядишь, и долетит солнечный ветер до берега, окутает, опутает тех, оружных, что спешили… ляжет незримо на щиты, сделавши их крепче.
…пусть…
Получится.
И у Тадеуша тоже… он-то… он хороший. И муж добрый, и отец, какого только пожелать можно. Так что… пусть… пусть не коснутся его стрелы вражеские, пусть рассыплются мечи, разлетятся прахом копья, пусть…
…вернется он домой.
И свет поднялся, закружился солнечною поземкой, полетел.
Да, так будет хорошо.
Глава 60 Сказывающая о том, до чего суматошное это дело – смуту учинять
А заживо нельзя быть знаменитым?
Вопрос, заданный неким боярином, по слухом, прожившим долгую и спокойную жизнь, чье имя история не сохранила.
Первым на пути попался толстый боярин в шубе с алым подбоем. И встал-то так, что не обойдешь, не протиснешься. Уж на что батюшка Баськин собою хорош, а этот всяко поболе будет.
И шуба чудо просто, а не шуба.
Почти царская.
Вот только стоит он, на посох опираясь, глядит недобре и усмехается этак, аккурат, что приказчик проворовавшийся.
- И куда это вы, государь-царевич, поспешаете, - спросил боярин ласково-ласково, и пальцы посох сжали. – Да еще и с девками?
Елисей нахмурился.
- А вы на матушкиной половине что делаете, любезный Аким Северьянович? – спросил он в свою очередь и шею вытянул, силясь разглядеть хоть что-то за боярскою спиной.
- Так… ищу вот.
- Кого?
- Государыню-матушку и ищу, - боярин глядел словно бы искоса. И какой-то он был…
…не такой.
Вот вроде и человек, а приглядись… тоже человек, но грязный, будто измаранный в чем-то. И шуба, вона, свалялась, и мех кусками повылазил, подбой посерел, словно от пыли, шапка опала. А лицо боярское то ли лоснится, то ли наоборот, грязью покрыто.
Чем больше Баська глядела, тем страннее все становилось. Она и Елисея за руку дернула, и сказала тоже ласково-ласково.
- Притомились вы, видать?
- Чегой?
- Ходили долго, ноженьки болят, жарко… и вона, взопрели. Как перед государынею взопревшим казаться? Нате от, отрите личико…
И протянула ему платок.
А он взял, засопел, но взял, лицо отер, грязь смахнувши, да и замер, уставившись круглыми пустыми глазами на Баську. Она же…
- Вяжи давай, - пихнула Маланька в бок своего женишка. – Пока не очунял! Ишь, замороченный…
Ну, дальше-то все просто было. Боярина из шубы вытряхнули, шапку сняли, да и вовсе одежду всю содрали, до исподнего.
- Чегой вы… - Маланька спешно отвернулась, ибо неположено почти мужней жене глядеть на голых бояр.
- Зачарованную вещь ищут, - ответила Баська и тоже отвернулась. Она, может, и не мужняя – ох, узнает батюшка, точно за вожжи возьмется, ибо где это видано, чтоб девка самолично от счастья своего отказывалась да женихов заворачивала – но все одно непривычно.
- А он точно… зачарованный? – поинтересовался Свят.
- Точнее некуда, - заверила Маланька. – Весь будто измаранный…
И Баська кивнула, подтверждая, что так оно и есть.
- Жаль… мне он никогда не нравился. Уж больно склизкий… а вы гляньте, пожалуйста, - и вывалил перед ними гору чужой одежи. И как глядеть? Вот можно подумать, что Баська кажный день зачарованных встречает. Одежда… точно порченная.
Это от заговора темного.
И прикасаться-то к ней не хочется. Маланька кривится вон… и не она одна.
- Поспешать надо, - сказал Елисей, оглядываясь тревожно. – Чуется, что не один он тут…
…завыли коты.
То есть, сперва завозился чудом, не иначе, излеченный Черныш, норовя сбежать, но после лишь вскарабкался да устроился на плече изрядно бледного Дурбина, который вот сам излеченным не выглядел, а выглядел так, будто бы того и гляди в обморок хрястнется.
А после уж и Бес подхватил, закружился тревожно.
Оскалился зверь царицын.
И она обреченно как-то сказала:
- Убивать идут.
А Стася подумала и согласилась: так и есть.
- Уходить надобно, - она огляделась, пытаясь понять, куда именно можно уйти. Покои царицы были роскошны и наверняка имелся здесь тайный ход, да не один, но…
- Надобно, но… - царица обняла себя и вскинулась. – Идите… возьми Зорянку, пожалуйста. Позаботься о ней, ведьма…
- А вы?
- А я устала бегать, - пальцы царицыны коснулись жесткой шерсти. – Пришел час и… наконец, я увижу ту, что род мой извела.
- Думаете, женщина?
- Скорее всего… уж больно все это… - царица нарисовала плавную линию. – Долго. Мужчины нетерпеливы. Ждать годами… нет, женщина эта.
- Все одно…
Как-то не нравилась Стасе эта самоубийственная идея.
- Они ведь не только за мной придут. За детьми моими, за мужем… за всем, что у меня осталось, - она вновь запылала ярко-ярко да сделала вдох. – Иди… девиц тоже не пощадят. Отыщи их. Укрой. Обереги. А я… поверь, отец меня хорошо учил. Да и дядюшка… царицам воевать не положено, но порою иначе и не выходит.
Она повела рукой по стене.
- Жаль… котиков твоих не увидела. Но Зорянке покажешь, добре?
- Покажу…
Стена поплыла, будто растворяясь, и в ней образовалась дверь, обычная с виду.
- В сад выведет. А оттуда калиточка есть…
В дверь загрохотали.
- Идите, - царица подтолкнула в спину, и Стася вошла, сделала два шага и остановилась. Нет, уходить разумно. У неё на руках спящий ребенок, а еще Бес под ногами крутится.
Воевать она… да и в прежние-то времена не умела.
Рядом пыхтит Дурбин, и не понять, от усталости или возмущения. Вот ему-то она ребенка и сунула.
- Идите, - велела. – Найдите Аглаю. И Басю. Горыню вот опять же… передайте, чтоб укрывались, а лучше вовсе уходили. Смута – дело такое…
- А вы?
- Мне вернуться надо.
Возражать Дурбин не стал, кивнул коротко, мол, разумеет. И девочку переложил.
- Что с нею?
- Никто не знает, но… она расти перестала. И умом, и телом. Может, вы разберетесь?
- Вы мои способности переоцениваете.
- Скорее уж вы свои способности недооцениваете, - Стася коснулась встопорщенного загривка. – Может, ты с ними.
