Из наставлений некоего Суржика, прозванного Костоломом и славившемуся среди людей лихих, как человек, способный вернуть любой долг, своему молодому преемнику.
Очнулся Ежи от голода. Он именно что очнулся, поскольку сном его то состояние точно не являлось. Он явственно отдавал себе отчет, где находится и что происходит.
Он слышал и как оборвалась, ударила по пальцам тонкая струна. И как закричала женщина.
Громко.
Он видел, как вскипела её душа, поглощаемая тьмой, и как эта тьма рассыпалась, ибо обретено было равновесие. И равновесие Ежи тоже видел.
Потом… потом его унесли.
И оставили в покое.
Ненадолго.
Пришел Радожский. Долго стоял. Смотрел. Порывался что-то сказать, но промолчал, верно, решив, что говорить с человеком беспамятным по меньшей мере глупо. Ушел, чтобы вернуться с Дурбиным, который взялся осматривать. И не то, чтобы Ежи был против осмотра, он явственно осознавал, что помощь целителя лишней не будет, но вот само прикосновение к нему постороннего человека пробуждало силу внутри Ежи к движению. Если бы он мог говорить, предупредил бы.
Но говорить он не мог.
К счастью, сила все-таки не тронула Дурбина, и он отступил. И все-то отступили. Ежи просто лежал. И лежал. И по старой привычке считал мух, которые гудели над самым ухом и порой даже садились на лоб, не испытывая ни трепета перед ведьмаком, ни уважения к нему же.
С раздражением росло и чувство голода. И когда разрослось окончательно, Ежи сел.
Сел и…
- А я уж думал, все, - с немалым раздражением произнес Евдоким Афанасьевич, вставая перед Ежи.
- Я уж тоже думал, что все, - Ежи потянулся, разминая затекшее тело. Сила внутри колобродила, но как-то так, без особого энтузиазма. – И с вами тоже. Как вы их не почуяли?
- Так и не почуял. Откуда мне было знать? Или думаешь, я их в прежней жизни встречал?
- Встречали?
- Боги миловали, - Евдоким Афанасьевич выглядел несколько более прозрачным, нежели обычно.
- Вы… как? – осторожно поинтересовался Ежи.
- Домой надобно, - призрак задрожал. – Дом с поместьем связан, там всяко спокойней будет.
И Ежи с тем согласился. Каким бы ни был тот, старый дом, в нем и вправду всяко спокойнее будет.
- Погодите, - он вытащил фиал и отметил, что некогда черный камень побелел. Стало быть, выпили. И получается… получается, что он сам дал нежити силы? И хорошо бы остальные камни проверить, пусть даже они в зачарованном ларце хранятся, но…
Ежи сжал фиал в руках, направляя сытую ленивую силу свою к камню. И та подчинилась, пусть не сразу, но куда охотнее, чем прежде.
- Я… видел всю их жизнь. От рождения.
- Души помнят.
- Я… мне это не слишком понравилось. Не то, что помнят, а то, что я видел. От этого можно как-то избавиться?
Евдоким Афанасьевич промолчал.
Стало быть, не выйдет.
- И что, теперь я всех вот так видеть буду?!
- Не знаю. Поживешь – поймешь.
Ежи хотел было ответить, что он и без подобного опыта обойдется, но промолчал, потому как кто его спрашивает? Камень же наливался силой, а Евдоким Афанасьевич обретал былую плотность.
- И мне наука будет, - проворчал он, останавливаясь подле окна. – Слишком уж уверился я в собственной неуязвимости.
Анастасию Ежи услышал прежде, чем увидел.
- Да есть мне куда податься, - ее голос звенел как-то так громко, что Ежи даже поморщился. Ныла голова. И шея. И сердце. И все-то тело.
То ли от переизбытка силы, то ли от того, что он лежал долго и в неудобной позе.
- Смею вас заверить, что в моем доме к вам отнесутся со всем возможным уважением, - Радожский тоже говорил громко. – Я настаиваю, в конце-то концов!
- Настаивайте, - разрешили ему.
А Ежи почесал руку и подумал, что этого, чересчур уж резвого, надо было еще там, на озере, проклинать.
- Вы не можете вот так жить одна!
- Почему?
- Это… это просто неприлично!
- Почему?
- Вы… издеваетесь?
Ежи мысленно присоединился к вопросу.
- Я интересуюсь, - уточнила Стася. – К тому же я не одна.
- С котиками.
- И с Евдокимом Афанасьевичем.
- Он дух!
- С Ежи?
- Лучше бы он был духом!
- Поговорите, может, и согласится.
Ежи заранее решил, что не согласится. Во-первых, в человеческом бытии были свои несомненные преимущества, а во-вторых, обойдутся.
- То есть, вы собираетесь жить с… посторонним мужчиной…
- С двумя. Или даже с тремя, если считать Антошку.
- Антошку можно не считать, - великодушно разрешил Радожский.
- Это почему?
- Потому! Вы все-таки издеваетесь. Ведьма.
- Я только учусь, - Стася вздохнула и иным, спокойным тоном, сказала. – Я понимаю, что вы привыкли к иному. Но и вы поймите, что я тоже привыкла к иному. У нас с вами категорическое несовпадение мировоззрений. И подозреваю, это не лечится.
Радожский ничего не ответил, лишь засопел громко и обиженно.
- Поэтому извините, но я пока буду делать так, как считаю нужным. У меня есть дом…
- Который того и гляди рассыплется.
- Не рассыплется, - проворчал Ежи.
- Подслушивать неприлично, - глаза Радожского нехорошо полыхнули. А ведь маг неслабый, огневик. У них вечно силы больше, чем сдержанности.
- Зато полезно, - сказал Ежи и сам себе удивился. Прежде он бы промолчал, признавая, что поступил не самым лучшим образом, ведь и вправду воспитанные люди чужих разговоров не слушают. – Вы говорили громко. Так вот, дом, пусть и несколько заброшен, но не настолько, чтобы его было сложно привести в порядок.
- Послушайте, - Радожский дернул шеей. – Настоятельно не рекомендую вам лезть в чужое дело.
- Оно не чужое, - Ежи потер глаза, перед которыми заплясали искры. – Оно общее… или вы не хотите от проклятья избавиться?
- Хочу и поэтому говорю, что нам следует пожениться. И как можно скорее.
Он поднял руку и рукав дернул, вымещая на нем раздражение. Ткань, правда, хорошею оказалась, не продралась, затрещала только.
- Я и так вижу, - заверил его Ежи. Он и вправду видел черноту, обвившую запястье, вошедшую под кожу и глубже. И чернота эта, обжив руку, поднялась уже до локтя, а там и выше.
- Если видите, то должны понять… мне тоже не слишком радостно, что приходится… я предпочел бы взять в жены женщину, которая, если не любит, в конце концов, любовь – это роскошь, то хотя бы не сопротивляется - Радожский все же не оставил рукав, верно, был слишком уж раздражен. – В жизни не принуждал кого-то, но… выбора нет.
