А что?
Если по берегу да…
Он ущипнул себя, мысленно обругавши. А конь заржал издевательски: мол, слабоват ты, княже, на мне ездить. Ведьмак же лишь улыбнулся и похлопал зверя дивного по шее.
- Прислала? – спросил он, и конь кивнул, а после боком повернулся, чтоб, стало быть, сподручнее на спину запрыгнуть было.
- Стой! – Радожский произнес это прежде, чем понял, что выгоднее было бы промолчать. А что? Ведьмак взрослый, стало быть, понимать обязан, чем чревата встреча с этакой нечистью.
Унесет ведь.
Подхватит.
Утащит под воду и… и все. Был ведьмак и нету. А стало быть, и проблема, которая изрядно мешает собственным Радожского планам, сгинет. Подловатая мыслишка.
Трусоватая.
Но…
- Он приведет, - Ежи погладил коня, который пытался ухватить его за руку. И зубы-то не конские отнюдь.
- А если утопит?
- Стало быть, судьба.
И усмехнулся этак, понимающе, будто видел все мысли Радожского вместе с чаяниями. Стыдно стало. Стыд был горьким, что отрава, и Радожский хотел было отвернуться, но… выдержал взгляд.
- Тогда погоди. Людей кликну, а то мало ли…
Как ни странно, ведьмак – а ведь сколько скрывал натуру свою, небось, не читай Береслав отцовских книг, не знай он чуть больше, чем надлежало ведать магу, то и не понял бы, с кем дело имеет – спорить не стал. Ждал.
Дождался.
А потом…
Норманская ладья взрезала тяжелую воду Ильмень-озера. И только искры водяные слетали с весел, которые поднимались и опускались одновременно, толкая узкое тело корабля вперед, за зверем, которому вода была, что твердь земная.
Спешили.
И с трудом поспевали. Мнилось, лишь потому, что сам ведьмак коня водяного придерживал. А тот… тому бы сорваться в бег, взлететь по-над гладью озерной, понестись к самому солнцу, которое, почитай, в водах и утонуло, вон, только краешек и догорает вдали.
Неуютно.
Среди людей, которые и людьми-то не были, но держались так, будто Радожский знать о том не знает. И он делал вид, что так оно и есть, ибо иначе надобно будет решать что-то с ними, проклятыми.
А что решишь?
Царю-батюшке он, конечно, доложит.
Клятва не позволит промолчать. И… долг. Ибо клятва клятвой, а земля родная – землею. Радожские испокон веков берегли покой Беловодья.
- Вреда от них нет, - сказал Норвуд, хотя Береслав ничего-то не спрашивал. Сказал и сощурился от теплого ветра. – Я крепко держу.
- Тогда хорошо.
…слухи пойдут. Но одно дело, когда станут говорить о свейских обычаях нагишом по берегу бегать, и другое, если догадается кто.
Или…
…людоловы – тема изрядная, а уж если и воеводы коснулось дело, то кто тут о каких-то свеях вспомнит?
- Возможно… - Береслав окинул свеев, которые управлялись с тяжеленными веслами так, будто весу в них вовсе не было, - государь пожелает принять вас на службу.
Норвуд покачал головой.
- Пусть не гневается, но… это тяжко в зверином теле человеком оставаться. Стая устала. И без того уж сколько лет держимся. А царева служба тихой не бывает.
Радожский вынужден был признать, что так оно и есть. Правда, в прежние-то времена сие не смущало, скорее уж, зная о проклятьи своем, он и не видел иного пути.
Служить.
И надеяться, что того хватит, дабы дети его, если случатся таковые, сумею-таки высвободиться из-под древней, не им данной, клятвы.
Норвуд глянул искоса.
А Береслав чуть голову наклонил, показывая, что понял отказ и обиды не держит. Государь же… он разумный человек, понимает, что порой сила – это вовсе не то, что надобно.
- Доложить я обязан, - предупредил Радожский на всякий случай.
Не то, чтобы этого требовали какие-то правила, будь то писанные или нет, но показалось правильным. И теперь уж голову склонил сам Норвуд.
А говорить стало не о чем.
Вода…
Слева и справа, и сзади, и спереди, и всюду, куда ни глянь, лишь черная темная вода. Она блестит в лунном свете, пьет его, наливаясь слабым свечением. И в глубинах озерных оживают звезды.
В этих самых глубинах не только звезды. Чуется там, внизу, что-то донельзя древнее, темное.
Спящее.
И не приведите Боги разбудить это.
Конь же замедляет шаг и голову выворачивает, поглядывая на всадника выпуклыми темными глазами. Теперь-то сходство с лошадью не то, чтобы вовсе исчезает, скорее уж становится очевидной нечеловеческая природа этого существа.
- Близко уже? – спросил Ежи и не удержался, провел ладонью по чешуйчатой шее, дивясь тому, что чешуя эта мягка, что шерсть.
Правда, сам конь холоден.
И…
…и станется с него обернуться вихрем, окружить, утянуть под воду и там уже, вновь сменивши обличье, впиться острыми зубами в Ежи, раздирая плоть.
Страшно?
Страшно. Только иной страх больше. Островов-то на Ильмень-озере множество. И самим Стасю не отыскать, да и она вряд ли выберется, ибо сила силой, а вода… воду не всякая ведьма заговорить способна, уж больно капризна неподатлива она.
- Спасибо, - Ежи переступает через страх, и конь, почуявши это, свечой становится, а после с грохотом опускает копыта о воду. И озеро вздрагивает.
Островов множество.
Некоторые велики, на иных и деревеньки рыбацкие стоят. Но есть и вовсе крохотные, птицами облюбованные. А иные и существуют-то пару дней в году, появляясь лишь под полною там или, наоборот, новорожденною луной, чтоб после под водой скрыться.
И не хочется думать, что тот, на котором Стася, из подобных.
Не хочется, а…
…свеи идут следом. Вон их ладья, темнеет на темном, и конь вновь спешит. Летит, но не отрывается, позволяя людям держаться следа.
Что это?
Заклятье? Но ни одно заклятье над водным конем не властно. Тогда… благодарность? Это еще более нелепо, чем мысль о заклятье. Откуда у нечисти благодарность? Её-то среди людей нечасто встретишь.
Жеребец замедлил шаг и оглянулся.
- Извини, - усовестился Ежи, аккурат себя неблагодарным ощущая. – Это я так… привычка. Понимаешь?
Как ни странно, конь качнул головой и, ударивши копытом по водяной глади, вновь в бег сорвался. Теперь летел он по-над волнами, которые медленно наливались ночною чернотой. В воде отражались звезды и скособоченная луна.
И огонек костра там, впереди, сперва показался Ежи еще одной звездой. Но та разрослась, набралась теплого желтого цвета, да и запах дыма он учуял.
