Стася стояла на берегу.
Не расхаживала нервически, не заламывала рук, но просто себе стояла, глядя в темноту. И сама она гляделась бледной, словно призрак.
Конь остановился.
- Спасибо, - Ежи не без сожаления спешился. Под ногами хлюпнула грязь, стало мокро и сыро, и под рукою тоже. Бледная грива обратилась брызгами.
А конь попятился.
- Пришел? – сказала Стася и всхлипнула.
Наверное, надо было что-то ответить, строгое, соответствующее моменту, но Ежи вдруг потерял слова. Только и сумел, что шагнуть на встречу, сгрести в охапку да так и замер. Стоял, не способный поверить, что жива.
Цела.
И…
И сердце её билось громко, едва ли не громче его собственного. А в груди кипели слезы. Их Ежи тоже слышал. Как и обиду. И усталость. И…
- Не отпущу, - сказал он зачем-то.
- И не надо, - Стася мазнула ладонью по носу и сама вцепилась в рукава, будто испугавшись, что Ежи, нарушив данное слово, возьмет да отпустит. – Ты… один?
- Не совсем, - вынужден был признать Ежи. – Там… свеи идут. С кораблем.
- С кораблем – это хорошо, - Стася тихонько вздохнула и все-таки отстранилась. Немного. А показалось вдруг, что пропасть пролегла.
- И этот твой… жених.
- Он не мой. Жених. И вообще… что это за манера, живого человека против воли замуж отдавать?
Теперь Ежи видел, что она улыбается.
И как улыбается.
И душа его пела от этой вот улыбки.
- Сложно все… но тут… в общем, я не одна… много кто… там, - она махнула куда-то в темноту, в которой дрожала звездочка костра. – Сидят. В стороне… и еще Лилечка. Хорошо, что вы нас спасли, а то холодно здесь как-то что ли. И есть хочется.
…позже, сидя на огромной бочке, на которую для тепла накинули толстенную шкуру – Стася старалась не думать, где водятся подобных размеров медведи, крепко надеясь, что жизнь позволит избежать встречи с ними – она жевала сухую лепешку, запивала холодным компотом и думала, что, наверное, стоит извиниться.
Перед Ежи.
И самозванным женихом, который определенно не собирался от жениховства этого отказываться. И перед свеями тоже. Хотя, если подумать, перед ними она точно не виновата. Лилечка сама ушла. Ну, то есть с теткою, которая, явно подозревая, что за это приключение её не похвалят, держалась поближе к Стасе.
Но на свеев поглядывала.
И время от времени тяжко вздыхала.
Лилечка вот, забравшись на вторую бочку – и для неё нашлась шкура, вряд ли меньше первой, все-таки медведи в здешних лесах водились матерые, плохой экологией не испорченные – мотала ногами и что-то рассказывала.
Свеи слушали.
Обступили и слушали.
Внимательно так. И было во всем этом что-то донельзя странное, ненормальное даже – матерые мужики, которые этих вот медведей, как Стася подозревала, самолично завалили, может, даже без оружия, и склонили головы перед хрупкой полупрозрачной девочкой.
- Шапочку ей подарить надо, - сказала Стася Бесу, что улегся на коленях, ибо колени хозяйские, как любому коту ведомо, всяко мягче медвежьих шкур будут. – Красную.
- Зачем? – хором спросили Ежи и князь, одаривши друг друга взглядами… странными такими взглядами. Что-то в них новое появилось.
- Для порядка, - Стася почесала Беса за ухом. И решилась. – Извините.
- За что? – поинтересовался Радожский, как почудилось, с издевкой.
- За беспокойство. Я… не думала, что так получится. Честно. Скучно стало. Тоскливо… вот и решила прогуляться. А кто ж знал, что…
- Вот и мне интересно, кто знал, - протянул князь презадумчиво. А Ежи и говорить-то ничего не стал, кивнул лишь.
- Не бросать же мне их было! – Стася поглядела на купеческих дочек, что устроились тут же, при бочке, растянув кусок медвежьей шкуры. С другой стороны, видом всем показывая, что она не просто так, но дочь боярская, стояла Горыня.
И на Радожского не глядела.
Вот на всех глядела, а на него нет. Только хмурилась, когда голос слышала. А он этак весьма характерно не глядел на неё.
Ну как… прямо не глядел, а если вот не прямо и когда она отворачивалась, скажем, чтоб звездами полюбоваться или луной, или мало ли чего девица молодая во тьме ночной узрит, тогда глазом косил. Левым. Или правым. По обстоятельствам, в общем.
Главное, чтоб вовсе не скосил. А то мало того, что проклятый, так еще и косоглазый станется.
- Я больше не буду, - сказала Стася. – Наверное…
И вздохнули они одновременно: Ежи, Радожский и даже, кажется, свеи. Хотя им-то чего?
…ночной Китеж встречал огнями. Издали они казались единым целым, этаким рыжим маревом, которое дрожало и расплывалась, что над водою, что над землею. Марево это стирало белизну стен, размывало очертания домов и в воде отражалось. Стоило подойти ближе, и один огонь раскололся на множество иных, мелких, каждый из которых жил своей жизнью.
- Встречают, - тихо произнесла Горыня и вперед подалась, вглядываясь во тьму жадно, пристально. А потом вдруг отступила. – Я… можно у вас поживу?
Спросила и поглядела на Стасю жалобно.
- У меня?!
Нет, дом у Стаси большой, и места в нем хватит.
- Я… отец просто не поверит. Никогда-то мне не верил. А она… наследника носит. И что ей сделают? В тереме запрут, самое больше. Только её теремом не удержишь. И другим разом она что-то вновь да придумает.
- Я… - подал было голос Радожский, но осекся.
- Он и тебя не станет слушать, - покачала головой Горыня. – Он… он меня любит. И понимает, только… как её видит, так вовсе разума лишается. Нельзя мне домой. И… к тебе тоже нельзя. Слухи пойдут, а это… это лишнее.
Князь голову склонил. И вид у него сделался превиноватый.
- Если к государыне… но она никогда-то… и кто меня пустит? А то и вовсе… скажут, оговор… и куда мне?
Она спросила это так… растерянно, что Стася поняла: одним человеком в доме станет больше. Правда, имелось обстоятельство, которое несколько вот смущало. Одно дело купеческая дочь, даже если две, и совсем другое – боярская. Что-то смутно подсказывало, должно быть голос разума, что папенька Горыни этакому сюжетному повороту вовсе не обрадуется.
- А коли назад велит ехать? – похоже, смущало не только Стасю, если Баська поднялась. – Он же ж могет!
- Может, - согласилась Горыня.
Кажется, об этом она не подумала.
- Вот…
- Я откажусь, - она упрямо вздернула подбородок.
- А он холопов пошлет. И чего тогда? – Баська не собиралась отступать, но руки в бока уперла. И прядку волос сдула. – Воевать скажешь?
