- Да что ты говоришь! – взвизгнула одна из нянек девицы, которая к беседе явно прислушивалась. – Это где ж слыхано было…
- И слыхано, и описано, - отрезала Горыня. – В храмовых архивах…
- Глупости…
- Не глупости, но… потом кто-то решил, что богиня мужчин не любит, а потому, если женщина желает благословение получить, то подле неё мужчин быть не должно. Хотя… конечно, странно это. Благословение-то для брака!
Стася тоже подумала и согласилась, что странно.
А вот няньки с мамками залопотали, замахали рукавами, сделавшись вдруг похожими на суетливую куриную стаю.
- Тихо, - велела девица, ими опекаемая, и ножкою топнула.
- Еще раньше не жили так, - Горыня пальцы платочком отерла. – В том смысле, что дом не делился на женскую и мужскую половины.
- Это надо у Евдокима Афанасьевича спросить. Он точно знает. Но… - Стася поскребла Беса за ухом, - думаю, что действительно не делился. Если на мой посмотреть, то оно сразу и видно…
- Срам какой! – хором выдохнули впереди стоящие девицы и отвернулись.
Пускай их.
- Там от Любава Соколова, - шепотом пояснила Горыня. – Боярина Соколова вторая дочь. Первая уже замужем, теперь вот на вторую надеется… род хороший, крепкий. И короне всегда верен был. Если Любава благословение получит, то шансы у неё неплохие.
Любава обернулась.
Личико у неё было круглым, аккуратным. Да и собою была она хороша, что куколка фарфоровая.
- Правда, никто не ожидал, что смотрины объявят. Уже давно ими никто не забавлялся. Все ждали, что выбор сделает царица, как то водится, а вот… с Любавы парсуну писали. И еще с Софьи Димитриевой… вон она, в темно-синем сарафане.
Горыня показала рукой куда-то в толпу. И вправду, выделялась в ней девушка в темно-синем платье, правда, не столько богатством нарядов или красотой, сколько кругом мрачного вида женщин в мужской одежде. Женщины стояли, демонстративно положив руки на рукояти сабель.
Хмурились.
- Она у папеньки единственная дочь. Мать из ахейского племени, и она сама, говорят, на ахейский манер воспитывалась. И что матушка – не просто из родовитых, а царской крови. И что сила у ней тоже особая, а какая – никто не ведает. Только батюшка её давно царицу обхаживал. Но та к ахейцам не особо, вера у них не такая, потому и стереглась… даже слух пошел, будто вовсе сошлют, но видать, не получилось. Теперь вот… хотя, конечно, сомнительно, что богиня благословит эту вот… а там, видишь? Медведева… богатые очень. И царица к ним благоволит…
Время шло.
Солнце припекало. Над головами одних девиц раскинулись шелковые полотнища, которые крепились к палкам, другие накинули платки, кто-то укрылся под соломенною шляпой огромных размеров. Вокруг очереди засновали мальчишки с кувшинами, на все голоса расхваливая воду.
Кто-то покупал.
Кто-то…
- Они ведь могли как-нибудь так… - не выдержала Стася, потому как стоять, да еще и молча, было выше её сил. – Неужели нет своего храма? Ну, если не семейного, то какого-нибудь такого… тот же главный закрыть можно было бы ото всех…
- Закрыть? – удивились девицы все хором. И головами покачали, аж совестно стало за этакое предположение.
- Боги не одобрят, - Горыня произнесла это веско. – Перед богами все равны, что боярин, что простой холоп… так в Правде писано. Но…
Она огляделась.
- Ты права. Они могли бы и иным порядком. Небось, когда в молельный день едут, то храм делят на боярскую половину и для прочих всех.
- У батюшки в Канопене место свое есть, - добавила Баська. – И у Матвея Фроловича тоже имеется. Оно, может, не на боярской, но какие там в Канопене бояре… вона, барон в своем собственном молится, к чему ему ездить?
- Тут скорее дело в ином, - Горыня помахала растопыренною пятерней. – Если бы их пускали отдельно, то слух бы прошел, что камень подменили или еще какой. Особенно, если бы одна благословение получила, а другая нет. Точно началась бы свара. А кому это надобно? Да и то… потом попробуй отговорись, что это благословение было, если его никто не видел. Вот и стоят…
- И вперед не лезут?
- Вдруг богиня обидится?
Стася кивнула, соглашаясь, что да, глупо было бы по-за собственного нетерпения лишиться шанса царицей стать.
- На самом деле все быстро проходит. Вот увидишь.
Стася и увидела, уже ближе к вечеру, когда, казалось, еще немного и свалится она без сил, ибо стоять еще больше – это как-то… чересчур. Бес и тот вот притомился, хотя он, в отличие от Стаси, время от времени вытягивался на пыльной земле, видом своим показывая, что исключительно из любви к хозяйке бестолковой этакую муку терпит.
Потом и ему стало жарко.
И Стасе.
И…
Голоса и те притихли, то тут, то там раздавались стоны, да и вовсе становилось очевидно, что все-то это мероприятие, еще недавно казавшееся забавным, вовсе даже не забавно.
Но вот впереди показался храм.
Этакая каменная громадина, скорее походившая на крепость. Не было в нем ни изящества, ни роскоши, но лишь ощущение… неправильности, что ли? Будто кто-то взял да и втиснул средь роскошных теремов гранитный короб.
Перед храмом, на махонькой площадке, посыпанной белым песком, высился постамент, а на постаменте лежал камень. Самый обыкновенный такой камень, с одной стороны кривой, а с другой – щербатый. И ни цветом особым, и ничем-то еще не выделялся он среди прочих. Этаких камней на любом поле воз наберется.
Но девицы, растерявшие было энтузиазм, загомонили.
Подтянулись.
- Вон, вон… - ткнула Стасю в бок Баська, верно, от избытка эмоций. – Глянь…
Возле камня стоял мужчина в сером одеянии, перехваченном веревкою, за ним виднелся еще один, уже в кафтане. Этот, в кафтане, держал в руках свиток да перо, верно, производя учет девиц согласно расписанию.
Он взмахивал рукой. И девица, оторвавшись от свиты – а без оной явились совсем уж бедные – поднималась на помост, чтобы возложить ладонь на камень. Так она и стояла некоторое время, чтобы после с видимым сожалением отступить.
Действие со стороны гляделось обыденно, даже тоскливо, но, верно, у толпы имелись собственные представления о том, как надо развлекаться. И каждую неудачу встречали гулом, когда сочувственным, но чаще насмешливым. Изредка доносился тонкий свист и даже улюлюканье.
Все изменилось, когда у камня оказалась сурового вида девица в платье роскошном, выдававшем непростое её происхождение. И свита, девицу окружавшая, расступилась. Сама-то она прошла, не удостоив взглядом ни жреца, ни писаря. Вот бледная ладонь, унизанная перстнями, коснулась камня.
И тот засветился.
