А у Мишаньки аккурат спина зачесалась.
И еще меж грудей, корсетом подпертым, засвербело. И так крепко засвербело, что хоть ты палец сунь.
- …и с государыней… которой вы представлены будете.
Девица загомонили, правда, без особой радости, хотя с полным осознанием, что от этакой высокой чести отвертеться не выйдет.
Мишанька же понял, что взопрел.
Пока у камня стояли. Пока по-за камнем стояли. Пока ехали… на улице-то жарень неимоверная. А он в корсете… тоже мне, придумали…
Боярыня же, рученьки белые за спиною сцепивши, прошествовала вдоль строя.
- …но не думайте, что теперь от так… раз и в царицы! – она вновь остановилась перед Мишанькой. – Цесаревич разумен не по годам. И на это твое… бесстыдство…
И пальчиком в бесстыдство ткнула.
- …не поглядит.
Мишанька по пальчику хлопнул. Может, она и доверенная боярыня, а нечего в чужие бесстыдства пальцами тыкать.
- Ишь, вырядилась!
- По последней, между прочим, моде, - сказал Мишанька исключительно из вредности. Конечно, мода эта где-то давила, где-то натирала, а плетеная корзина, прицепленная к заднице, и вовсе заставляла чувствовать себя полным идиётом, но не признаваться же этой вот… ей волю дай, то мигом всех под единый канон впишет, чтоб морда белая, щеки красные.
И брови всенепременно дужкой.
- Знаем мы эту моду… развратница!
- Сама такая! – возмутился Мишанька. Нет, в той жизни он бы, может, и не обиделся. А в этой сам божественный камень засвидетельствовал его полную невинность.
А тут обзываются.
Боярыня покраснела и так, что краснота эта пробилась сквозь толстый слой пудры. Она раскрыла рот и издала тонкий протяжный звук, то ли стон, то ли крик.
- Что здесь происходит? - раздался тихий властный голос, и Мишанька понял, что знакомство с государыней состоялось несколько раньше, нежели было запланировано.
- Она…
Девки присели, а то и сгорбились, поклон изображая, а одна и вовсе в поясе переломилась, ладонью по полу мазнув. Боярыня же вытянула руку и ткнула в Мишаньку пальчиком.
- Она… она! Всякий срам потеряла!
- А она обзывается, - Мишанька решил, что терять-то ему всяко нечего.
Выгонят? Так он со всей возможною радостью выгонится, пока… не вылезло, что он, конечно, может, и девица ныне, но не так, чтобы с большим девичества опытом.
Куда ему на смотрины?
И вообще…
- Зимолюба?
Царица выгонять не спешила. Она прошлась вдоль строя, аккурат, как прежде прохаживалась боярыня, и девки, без того растерянные от высокое этое чести, вовсе застыли неподвижно. И дышать-то, верно, боялись.
- В-вырядилась! Ни стыда, ни сраму… - проворчала боярыня в стороночку, но как-то… неуверенно, что ли.
- Ведьма?
- Ведьма, - со вздохом согласился Мишанька.
- Любопытно… прежде ведьмы благословения не удостаивались, - сказала царица, Мишаньку разглядывая.
- Развратницы потому как… - вновь подала голос боярыня.
В стороночку.
- Сколько тебе лет, дитя.
Дитятей себя Мишанька никак не ощущал. Но не спорить же с царицей.
- Двадцать пять, - потупившись, признался он.
- И не замужем?
Тут Мишанька счел нужным промолчать. Он-то был женатым, но то раньше, а теперь, когда государь бумаги-то подписал, оно и вышло, что он и не замужем, и не женатый.
- Перестарок еще…
- Богам виднее, - произнесла царица миролюбиво. – Наш долг сделать так, чтобы смотрины прошли… без происшествий. Что ж… с тем представляю вам достопочтенную Зимолюбу Никодимовну Мещерскую, которая и будет следить, что за порядком, что за… всем прочим. С просьбами ли, с пожеланиями ли, с жалобами, коли такие приключаться, обращаться к ней. Она же ведает и холопками, приставленными вам в услужение. И нет, некоторое время вам придется довольствоваться ими, ибо дворец пусть и велик, но не безразмерен, еще и слуг мы точно не вместим. Полагаю, по одной девице на двоих будет довольно…
Стоявшая подле Мишаньки девица губы поджала, но все же, если и была недовольна, то сумела это недовольство скрыть. А вот та, другая, в роскошном летнике, расшитом золотом так, что сделался он тяжел, словно доспех, не удержалась:
- У папеньки мне дюжина служила!
Царица опалила её взглядом, но все ж улыбнулась:
- Если сие неудобство для вас невыносимо, то, пожалуй, я могу вернуть вас к папеньке, коль уж у него вам привычней.
- Не надо!
- В таком случае… вечером надеюсь видеть вас на малом пиру.
- А… - подала голос еще одна девица. – А наряды?
- А вот за нарядами можно и к папеньке… Зимолюба Никодимовна проследит, чтоб вам доставили ваш багаж. Только учтите, комнаты не так и просторны.
…в этом Мишанька имел возможность убедиться. Просторны? Да у него в доме ключница имела конуру побольше.
Нарочно она, что ли?
- Ишь, змеюка, - произнесла смутно знакомая девица немалых достоинств. В прошлой-то жизни Мишанька, несомненно, обратил бы на них внимание, хотя сам и предпочитал обычно женщин иной стати, звонких да хрупких.
- Ты про кого?
Он обошел комнатушку – им с девицею милостью постельной боярыни досталась крайняя, небось самая тесная и неказистая – и остановился подле кровати. Кровати стояли друг напротив дружки, и дотянуться до второй можно было, не вставая. За кроватями уместились сундуки.
Как сундуки.
Сундучки.
- О царице-матушке, чтоб её… вот ведь свекровь кому-то достанется! Видела, как она на нас выпялилась? – девица пощупала покрывало на кровати, после и белье, и подушку помяла, нахмурилась. – Перо…
- Чего? – не понял Мишанька.
- Перо, говорю. Пуховых пожалели. Перины, небось, тоже перешитые, которые из трех одна выходит. Батюшка мой тоже старые велит вытряхивать, сушить, а после уж и новые шьют. Но не для гостей! Для дворни. Они и таким радые.
Речь девицы была вроде и понятной, но смысл сказанного от Мишаньки категорически ускользал. Какие перины? Куда их трясти? И зачем перины дворне?
- У нас на перьевых, небось, и собаки не леживают, - сказала девица с презрением. – А тут же ж дворец!
- И что? – Мишанька хотел было присеть на кровать, но ткань платья натянулась, а корзина плетеная впилась в то самое место, очертания которого она и призвана была подчеркнуть. – Дворец огромный. Знаешь, сколько тут людей?
- Много?
- Много.
