Ленты.
Камушки.
Перчатки… перстеньки и браслеты. Какое-то кружево, которое само по себе. Чулки с подвязками, при виде которых Баська замолчала ненадолго, а после долго бормотала что-то про стыд и срам… и панталоны она разглядывала еще дольше чулок.
А Мишанька взялся вдруг, сам от себя этакого не ожидая, объяснять, что это не стыд, и во всем цивилизованном мире… потом спорили. В том числе о цивилизованном мире. О духах. И снова лентах. Ссорились.
Мирились.
И…
…в дверь заглянула давешняя девка, которая, Мишаньку завидевши, нос сморщила.
- Вас там… это… кличуть, - сказала она преважно, пусть бы глаза бегали, силясь охватить каждую из вещей, заполонивших вдруг комнату. – Батюшка ваш изволил с визитом.
- А… мой? – спросила Баська, прижимая к груди чулок.
- А чего твой? Твой кто? Никто… - девка крутанулась и добавила. – Место свое знать надобно, а то… понаехали тут…
- Я спрошу, если хочешь, - Мишаньке вдруг стало жаль соседку, огромные глаза которой наполнились вдруг слезами. Она же не виновата, что в купеческой семье родилась. – И… отец… в общем, не уверена, что он обрадуется, но… он всегда был справедливым человеком.
Баська всхлипнула.
Кивнула.
А потом сказала:
- Я своего тоже боюсь.
Нет, Мишанька этой встречи не то, чтобы боялся. Глупость какая… так, опасался самую малость. И оттого ерзал, крутил головой, то и дело порываясь вовсе уйти. Хотя боярыня Мармышкина, поставленная к Мишаньке, дабы не случилось ущербу чести его, пусть даже и от встречи с батюшкой, уйти бы не позволила.
Мишанька ей не нравился.
Категорически.
И он затылком чувствовал взгляд её, полный недовольства. И сопение слышал. И…
- Доброго дня, - батюшка явился, слава всем богам, один.
И боярыне поклонился, пусть бы и стояли Мармышкины куда как ниже Гурцеевых. Она-то тоже поклоном ответила, преважным, мол, и мой род славен.
Славен.
Куда как славнее.
- Доброго дня, - проворчал Мишанька и кланяться не стал. Исключительно из упрямства. И вообще… ответом на выходку его были два недовольных взгляда. Но Мишанька сделал вид, что понимать ничего не понимает и вообще…
- Достопочтенная Никослава Беревеевна, - сказал папенька. – Мы с дочкой прогуляемся тут… недалече. Перемолвимся словечком?
Показалось, что откажет, но нет, кивнула этак величественно:
- Вам ни в чем отказу быть не может.
И зарделась так, что румянец стал виден и под толстым слоем пудры. Мишанька открыл было рот, но сказать ничего не успел, потому как был схвачен папенькой под руку и так схвачен…
- Что? – спросил Мишанька, когда боярыня осталась за розовым кустом. Далеко-то она не уйдет, но подслушивать, быть может, не станет.
Или станет?
Папенька не изволил ответить, но лишь сопел угрожающе.
- Я, между прочим, не напрашивался! Я вообще не знаю, как оно получилось! Я случайно!
- Ты все случайно, - прогудел батюшка и вздохнул этак тяжко, обреченно.
И Мишанька тоже вздохнул и тоже тяжко, может, не столь обреченно, но все-таки.
- Ты ведь меня заберешь? – получилось как-то жалобно.
- Куда?
- Домой…
Папенька покосился.
- Или к ведьмам… я к ним даже почти привык, - признался он и понял, что правду сказал. – Учусь вот… выучусь.
- Выучишься… - папенька произнес это престранным тоном, от которого Мишаньке совсем не по себе сделалось.
- Ведьмой стану… собой обернусь. Или просто ведьмой стану.
Он шмыгнул носом, вдруг осознав, что на глаза навернулись слезы. Этак и расплакаться недолго! А он в жизни не плакал, даже в те редкие моменты, когда папенька снисходил до розги и воспитания, все одно не плакал. Мишанька часто-часто заморгал.
Плакать хотелось.
Неимоверно.
И еще пирожка, но непременно с пареною облепихой. И он понять не мог, как два этих желания могли существовать одновременно, еще и пятка чесалась.
- Это же все… оно же не всерьез! Я же ж… если кто узнает, что я…
- Знают все, кому надобно, - князь Гурцеев присел на махонькую лавочку, которая под весом его немалым едва слышно затрещала. Он же, поерзавши, проворчал. – Поставят тут всякого непотребства, нормальному человеку не влезти.
Мишанька промолчал, ожидая, пока папенька с мыслью соберется. А говорить он явно собирался и судя по тому, что до сих пор собраться не способен был, разговор предстоял непростой. И Мишанька догадывался, о чем он будет.
- Забрать я тебя не могу при всем желании, - промолвил, наконец, князь Гурцеев, ладонью пот со лба отирая. – Неможно.
- Почему!
- Богиня благословила, стало быть обязанный быть… обязанная, - поправился он.
- Но я же…
- Девица, - буркнул папенька. – И о том свидетельство имеется четырех целителей и всей мажеской коллегии.
Мишанька закрыл глаза, старательно отделываясь от мыслей о сплетнях, которые теперь по Гильдии ходят. И ходить будут. И даже если ему вновь случится собою стать, ходить не перестанут.
Боги милосердные… да он сам на границу попросится, лишь бы…
- И протокол соблюсти обязаны, - продолжил князь, поглядывая на сына искоса. На дочь. Вот никак-то у него не получалось к этакой мысли привыкнуть, хотя надо было признать, девка из Мишаньки вышла на диво пригожая, крепкая и ладная.
- И… что теперь?
- Ничего… поживешь в тереме царском, с царицей вот чаев попьешь…
…ага, Мишаньке эти чаи поперек горла встанут.
- С дружком своим словом перемолвишься… балы будут опять же. Только оденься прилично, а то глядеть срамно!
И пальцем ткнул. В то, на что глядеть срамно.
- Что ведьмы дали, - Мишанька бить по пальцу не стал, все ж отец родной, но за кружево, двойным слоем декольте обрамлявшее, по последней, стало быть моде, потянул. Но добился лишь того, что кружево затрещало.
- Ведьмы, - отец сплюнул. – Ишь… надо было сразу весточку послать, чай, Гурцеевы мы, неужто одну девку не нарядим? Сення же пришлю… чего там? А то и боярыню попроси, не побрезгуй, поговори вежливо, а не со своим гонором, в ноженьки поклонись, она и смилостивится, сподмогнет с платьем.
- Ага, - только и выдавил Мишанька, осознавая, что жизнь его тутошняя будет не только долгою, но и тоскливою.
- Или от матушку твою… она-то еще, небось, не привыкла, но тебя увидит, так и… - князь осекся, не зная, как правильно сказать. Да и сам-то он, говоря по правде, не уверен был, что именно скажет дорогая супруга. В прошлый-то раз она изволила выражаться весьма конкретно, хоть и матерно.
