Я вижу облегчение в ее глазах и она, погладив, меня по голове, улыбается:
— Не реви, Маша. Вставай и пошли в зал. Еще ничего неизвестно, а ты потоп устроила на ровном месте.
Я послушно встаю, снимаю пуховик, обувь и иду за мамой. Она нервно меряет комнату шагами, а я сажусь в кресло и с прямой стеной наблюдаю за часами на стене.
Пять минут. Десять.
Мне кажется, что прошла уже вечность. И за эту вечность можно наговорить столько обидных слов друг другу, что потом ничего не исправишь, даже если очень захочешь.
У меня внутри все трясется. Если Влад послушает папу и уйдет, для меня это будет трагедией мирового масштаба. От этой мысли я закусываю губу и начинаю тихонько подвывать.
В коридоре хлопает входная дверь, и я застываю. И даже перестаю дышать. Папа прямым ходом идет в гостиную, и мы с ним встречаемся с ним глазами. В моих слезы и отчаяние. В его, как я и ожидала упрек и непоколебимость. Он темнее тучи. И, я понимаю, что это конец. Поэтому просто начинаю рыдать.
— И чего ты ревешь? — строго спрашивает отец. — Ты чем думала, когда с ним связывалась.
— Пап, я его люблю, — наверное, мои слова звучат слишком глупо и по-детски, но я не собираюсь скрывать правду.
— Любишь? — стальным голосом продолжает линчевать меня папа. — А школу кто будет заканчивать? В университет поступать? Или думаешь, что пока ты кувыркаешься с задиристым пижоном, то все само тебе в руки приплывет? Вот и нет. Потаскает тебя по кроватям, а потом бросит. И что тогда будешь со своей любовью делать?
— Игорь! — одергивает мама разбушевавшегося отца.
— Что, Игорь? — папа накидывается на маму? — Ты его видела? Избалованный и наглый засранец. Ему наша Маша на хрен не нужна. Слишком простая. У него только одни часы, как наша машина стоят! Да он таких Маш может себе миллион купить!
— Пап! Он не такой!
— А какой?
— Пап! Он хороший!
— Конечно, хороший! Он тебя уже затащил в кровать?
А мне так стыдно становится. Вот даже нечего стыдится, но с папой обсуждать я такое не готова. Но все же набираю смелости и машу отрицательно головой, а потом сквозь рыдания говорю:
— Пап! Ну, ты чего? Он со мной уроки учит! Уроки! Понимаешь! В кино водит и кафе! И заставляет все вам рассказать, потому что не хочет скрываться! Хочет, чтобы вы все знали, где я и с кем провожу время! Он очень серьезный и не обидит меня! Пааап!
Папа тяжело вздыхает:
— И что с тобой делать?
— Пааап! Я без него не смогу! И учиться не смогу, — слезы текут по щекам, — буду о нем день и ночь думать и плакать.
Папа садится на диван и взглядом манит к себе. Я послушно встаю и пересаживаюсь к нему. Отец крепко обнимает меня и сдавленно произносит:
— Плакать она будет. И учиться не сможет, — я больше не слышу в его голосе осуждения, — я же очень хочу, чтобы ты была счастливой. Но не ожидал, что вот так. Думал с одноклассником любовь закрутишь. А она себе взрослого парня нашла. Заносчивого, со своим бизнесом и миллионами за плечами.
— Папа, я с ним буду очень счастливой. Обещаю.
— Ага, вон уже как ревешь.
— Паап, — я поднимаю заплаканное лицо к отцу, — разреши мне, пожалуйста, быть с ним. Разреши любить?
Я вижу, как папа сомневается.
— Я же ему ноги выдерну, если он тебя хоть пальцем тронет.
— И уши можешь оторвать, только не отбирай его у меня.
Папа качает головой. А у меня в голове загорается маленькая надежда. Маленький шанс, что не все потеряно.
— Пап, можно я пойду к нему?
— Куда?
— В подъезд?
— Он ушел.
— Он не мог уйти.
— С чего ты взяла?
— Он же обещал быть со мной всегда, — я всхлипываю.
— А если его нет?
— Значит, он не стоит моих слез.
— Эх, Маша, Маша! — папа снова прижимает меня к себе. — У тебя десять минут. И про то, что ноги выдерну — это не шутка. Так и передай ему.
Меня ветром сносит с дивана. Я даже не благодарю папу за такой широкий жест. Мне нужно увидеть Влада. И убедиться, что все хорошо. О том, что он мог и вправду уйти, я даже думать не хочу.
С растрепанными волосами и размазанной тушью по всему лицу, в одном платье и домашних тапочках, обутых на лету, я выскакиваю в подъезд и смотрю на то место, где совсем недавно мы стояли с Тороповым.
Пустота.
Закрываю глаза, и еще не до конца верю, что все-таки ушел.
— Маша?
Поворачиваю голову и вижу Влада, стоящего на один пролет ниже. Взъерошенный, руки в карманах брюк, а в глазах мерцает лихорадочный огонь. Я думала, что все слезы выплакала, но нет. Стоило мне его увидеть, как они снова потекли, и я бросилась в объятия любимого, зарываясь в родное тепло со всеми своими тревогами и сомнениями.
Влад прижимает меня к себе и чувствую дрожь в его теле. Но он достаточно быстро берет себя в руки.
— Ну, ты чего раздетая, маленькая? Здесь же холодно, — хрипит он в мои волосы.
— Я так боялась, что ты уйдешь.
— Без тебя никуда.
Я знаю, что пачкаю его белую рубашку опять, но по-другому не могу. Слишком уж волнительный и напряженный вечер.
— Влетело?
— Нет.
— Даже не прочитал нотаций?
— Совсем чуть-чуть.
— А потом?
— Обещал тебе ноги выдернуть, если ты меня обидишь.
— Это я услышал, — я уверена, что Влад улыбается.
— А еще разрешил.
— Что разрешил?
Я поднимаю голову и шепчу, глядя в глаза Торопову:
— Любить тебя.
— Мааа-шаа, — стонет Влад и зарывается в мои волосы лицом.
Я жду от него ответа, но почему-то Влад молчит. Лишь еще крепче прижимает меня к себе. Чтобы не навыдумывать лишнего, спрашиваю:
— А что ты ему сказал?
— Это не для маленьких девичьих ушей, — почему-то голос Влада дрожит.
— И все же?
— Правду.
— Какую? Что ты сказал?
Теперь Торопов смотрит в мои глаза так, словно хочет заглянуть в мою душу: — Что люблю тебя.
13
Маша
Лето было жарким. И не только по климатическим показателям. Между нами с Тороповым горел такой огонь, что я удивлена, как вокруг не воспламенялось от одних только наших взглядов.
Я честно старалась одеваться поскромнее, чтобы не будить в Торопове зверя, но июнь своим огнедышащим теплом не давал мне такой возможности. И одевая сейчас короткие джинсовые шорты и топ, представляла, как Влад будет сначала пожирать меня глазами, заставляя мое сердце стучать в разы быстрее, а потом вымученно стонать и высказывать, что у меня нисколько нет сочувствия. А после, когда я признаюсь ему, что да, я слишком бесчувственна и нет мне прощения, его губы заставят меня забыть обо всем на свете. Ну, не оставлять же меня такую, проказницу, без наказания?
