— Я вспоминаю тебя чаще.
— Я же просила. — Мира отстранилась.
— Мне хорошо, насколько может быть хорошо без тебя. Такой ответ устроит? Теперь ты ответь.
— У меня все в порядке. Ганс очень старается. Не так, как ты. У него мысли всегда далеко.
Дух захватило: Мира как бы сказала: «Его мысли — не обо мне»! Вопрос возник сам собой:
— В следующий раз мне надеяться?
— С тобой проще, чем с другими, — честно сказала Мира. — Иногда ты несносен, как сейчас, зато понимаешь меня и терпишь. Если ничего не случится, я выберу тебя.
Впереди вновь засветило, пусть и с пометкой «если ничего не случится», нервное, тягостное, с виду невозможное, но желанное душевное счастье. А сегодняшнее настоящее наполняло счастье физическое — простое и незатейливое, если не брать в расчет фантазию напарницы.
В последний день во время завтрака, когда он еще ел, а партнерша уже вскочила и, пританцовывая, сверкала соблазнительным реверсом, прихорашиваясь перед выходом, Сергей напомнил:
— Однажды я интересовался кое-чем… Ты обещала рассказать позже.
Амелия скривила губки:
— Вопрос всплыл, а это говорит, что ты не хочешь остаться со мной. Ничего нового, все к этому шло. Тогда слушай, это поможет тебе понять кое-что. В том разговоре со мной Вик сообщил, что очень хочет поговорить с Мирой и что отдал бы за это все, но он не может общаться с ней, пока она с другим. По этой причине Вик внес ее в список игнорируемых абонентов. Но он всегда ждал, ждет и будет ее ждать, и на выборах ее имя всегда будет занимать первую строчку. Вик просил передать это Мире. — Хитрые глазки уставились на Сергея. — Я и передала. Своими словами.
— Ты сломала ей возможное счастье.
Амелия состроила недовольную рожицу:
— Я думала не о ее счастье, а о твоем. Если бы Мира уехала, ты мог вообще отказаться от партнерства или совершить другую глупость. Или выбрал бы кого-нибудь попроще, чтобы душа и тело не работали, а оставалось только ежечасно жалеть себя, любимого, и просить, чтобы тебя жалели. И ты потерял бы надежду на новое партнерство в следующем триместре, потому что Мира, если уедет к Вику, потом вряд ли вернется обратно. Теперь подумай и попробуй еще раз заявить, что я не права.
Сергей промолчал.
Триместр закончился, и, как изначально предлагал Ганс и для чего интриговала Амелия (а она именно интриговала, и как бы красиво ни вывернула ситуацию наизнанку, эгоистичный интерес в ее действиях было не скрыть) Сергей с Мирой вновь стали парой. Два новых срока пролетели в прежних взаимоотношениях: Сергей любил, Мира позволяла любить. Затем Сергей выбрал Герду. Это случилось потому, что Амелия по какому-то поводу разругалась с Гансом. Перед распределением она спросила Сергея:
— Если решу остаться с тобой, придешь один или снова вдвоем?
Ответить было нечего, в сердце жила другая. Амелия вскинула подбородок и тряхнула кудрями:
— Тогда извини, иди дозревай.
Он вновь переехал.
Герда неожиданно оказалась покладистой и понимающей.
— Когда стараешься не обидеть, причиняешь боль еще больше, — сказала она на второй день. — Это касается нас обоих.
Сергей старался не причинять боль. Он всей душой пытался любить Герду — размеренно-спокойную, делавшую вид, что уверена в себе и контролирует происходящее, и предельно чувственную под маской строгости, что слетала вместе с одеждой и превращала постель в трудно восстановимое месиво. В отличие от неугомонной Амелии Герда ходила по дому одетой, чем-то напоминая в этом Миру, но вместо закрытости и колючести, когда не то, чтобы тронуть, а заговорить боязно, у Герды имелось, как она говорила, «открытое для предложений окно возможностей». Определившись с профессией — решив учиться на управленца — она во всем искала оптимальные решения и перед любым выбором, включая даже меню случайного перекуса, строила основательное «дерево решений». И во всем стремилась к идеалу. Занимающийся развитием тела и души Сергей соответствовал ее воззрениям о мужчине, который будет хорошо смотреться рядом. Чувства к нему у нее, конечно же, имелись — холодноватые днем и на людях и странно для такой сдержанной особы горячие и ненасытные (исключительно в потреблении, а не наоборот) каждой ночью.
Не проходило ощущение, что Герде нужен не Сергей как таковой, а его внешность, умения, ответственность и возможная карьера, в которой партнерша не сомневалась и собиралась в меру сил участвовать — пристроить в нужное место в нужном качестве, чтобы однажды…
Так далеко Сергей не заглядывал. Немного обижало, что за перечнем качеств Герда не видит в нем человека. С другой стороны, отстраненность девушки играла ему на руку. Не требовалось притворяться. В присутствии Герды можно было спокойно молчать, мечтая о будущем с Мирой, и это прощалось или просто не замечалось. Амелия в свое время по глазам определяла, о чем и, главное, о ком фантазируется в этот момент партнеру. Со всеми вытекающими.
Однажды, найдя что-то в сети, Герда вывела изображение во всю стену:
— Писала работу по искусству планеты и случайно откопала кое-что не по теме. Первое место на общехудожественном конкурсе заняла любопытная картина. Взгляни.
Они с Сергеем читали в постели — редкие минуты, когда можно без напряга лежать рядом, у каждого перед глазами дисплей, одежда на плечах домашняя — какая-никакая, а одежда, и пока наличествует, второму не придет в голову сделать первый шаг. Это как табличка с запретом. Негласная договоренность сложилась сама собой и устраивала обоих.
— Помимо профессионального жюри судьбу конкурса решало народное голосование. — Герда закинула руки за голову, взгляд устремился вперед. — Я тоже проголосовала. Прости, если чем-то задену, но мне действительно понравилось. Общий результат показал, что не только мне. Повторяю: у картины первое место на событии масштаба планеты.
Свет погас, осталось только изображение. Не узнать героиню было невозможно. Мира стояла перед открытым окном, устремив в раскрашенное ночью вечное небо и свои две задумчивые звездочки — с напряжением в шее, выдаваемом неестественной посадкой головы, словно что-то грызло изнутри. Какие-то сомнения или, скорее всего, отчаяние. Губы сомкнуты, нижняя прикушена почти до крови. Одежда отсутствовала, словно девушка только встала или вышла из ванной, кожа светилась полутонами теней, выделявших выпуклое и затемнявших углубленное. Взгляд, наклон головы, напряжение мышц — все выдавало безумную тоску по чему-то несостоявшемуся или разбитому. По ушедшему из этой жизни в прошлую. Водораздел двух рек — текущих вперед и назад — ощущался ясно и до боли резко.
Это было невероятно. Художник, как объективом камеры, поймал и выделил особым образом, который не передать словами, совершенный героиней глубокий вдох. Затем — выдох. Ме-едленный. Натужный. Говоривший… нет, безмолвно кричавший о неком потрясении и связанных с ним немыслимых переживаниях. О неописуемой обиде. Об упавшей на сердце смертельной усталости после осознания. Осознания чего? Это осталось за кадром.
