Помимо раненых, палатки наполнились людьми, болеющими цингой в самых ужасных формах. Их мучила лихорадка, сильнейший насморк, болели ноги, мышцы на них атрофировались и усыхали, кожа чернела, болели десны, выпадали зубы, многие умирали от кровотечений. Донна Анна, прикрыв лицо тканью так, что были видны лишь ее светлые глаза с загнутыми ресницами, совершала обход, и от осознания собственной беспомощности у нее опускались руки. В лагере не хватало здоровой пищи, которая была единственным спасением от цинги, к тому же атмосфера была не совсем здоровой – еще не все трупы удалось захоронить, и запах все еще был довольно стойким, отравляя самый воздух.
За донной Анной ходили, как за ангелом, ее слушались беспрекословно и пропускали повсюду. Мэтр Конш со слезами обнял ее, он был единственным лекарем во всем лагере, кто отказался свидетельствовать против нее и пытался защищать. Она зашла в палатку к пленнику, который оказался здоровым и заметно более бодрым, чем ранее. Она застала у него де ла Марша, который разговаривал с ним, стоя перед его ложем. Донна Анна осмотрела Расула, де ла Марш переводил.
– Амира, во что вы будете верить теперь? – спросил ее Расул, донна Анна удивленно вскинула брови.
– Амира?! – переспросила она. – Нет, Анна.
– Нет, донна, Амира, – перевел де ла Марш и объяснил: – Расул хочет подчеркнуть, что вы для него больше, чем просто женщина из стана врага. Амира значит принцесса.
– Не надо, – покачала головой донна. – Ни к чему это. Анна, Анна, понимаете?
– Амира, – улыбаясь, упрямо повторил Расул. – Амира, что спасает жизнь других и спасается сама.
Де ла Марш ушел, донна Анна сняла все повязки с Расула, он поймал ее за руку и развернул ее ладонь, разглядывая на ней линии.
– Амира, – вздохнул он, позволяя донне вытащить руку. Донна неловко спрятала руку за спину, и Расул дерзко засмеялся. Он был красив: огромные глаза, тонкий нос и черные волосы подчеркивали его восточный тип лица. «Настоящий, породистый араб», – подумала донна, словно размышляла не о мужчине, а о скакуне. В этот момент в палатку вошел Вильям Уилфрид. Расул жестом подозвал его к себе и, объясняя, что он и донна Анна чуть было не лишились жизни и что Вильям храбро бросился на человека в длинном одеянии, чем восхитил пленника, вытащил откуда-то кулон на цепочке и протянул его рыцарю. Вильям глянул на кулон и воскликнул от неожиданности – это была огромная черная жемчужина, оправленная в золото. Каким образом этот кулон не попал в жадные руки крестоносцев, было неясно, но пленник явно хотел подарить его Вильяму. Несмотря на недовольство донны, Вильям с удовольствием принял подарок от пленника, для него это было настоящей наградой в тот день после всего, что он пережил.
Когда день, не ставший лишь по удивительной случайности последним для донны и ее друзей, пошел на убыль, лагерь пришел в движение. Друзья донны решили отпраздновать ее освобождение, поэтому все собирались в саду центрального дворца Мансура, продукты для праздника были куплены благодаря герцогу и королю, но каждый гость приносил что-нибудь с собой, потому что ситуация с едой была действительно удручающей. К тому же был пост, и поэтому выбор яств и так был ограничен.
В садах зажгли факелы, гости сидели в галерее, выходившей прямо на лужайку к фонтанам. Это был пир во время чумы, но тем не менее радость была настоящей и искренней – возможно, потому, что люди чувствовали необходимость в радости, потому что веселиться, в общем-то, было нечему. Двигаться дальше не было сил, завоеванные позиции удерживались с трудом, практически все войско было поражено болезнями, армия крестоносцев разрушалась изнутри, поэтому в тот вечер каждый решил хоть на миг выбросить все беды из головы и забыться ненадолго в атмосфере странного праздника.
Донна Анна после перенесенных испытаний стала еще тоньше и беззащитней на вид, но в ее взгляде появился блеск торжества. Синтаксис лежал у нее на коленях, она крутила его ухо, разговаривая с де Базеном и Катрин. Теперь де ла Марш, де Базен и герцог были для нее самыми близкими друзьями, и герцог пользовался этим. В тот вечер он ни на минуту не покидал вновь обретенную донну, он искал ее взгляда, надеясь, что она хоть как-то захочет продлить ту близость, что возникла между ними в момент, когда она ворвалась в его камеру. Ее поцелуй горел на его лбу, прикосновения ее ладоней обжигали щеки, он снова и снова переживал эту минуту, но донна больше не приближалась к нему так сильно, хоть и была с ним ласкова.
Рыцари вновь пережили события того утра, выпивая за здоровье донны, а де Базен рассказал донне и чете Уилфрид, как погиб дон Висконти. Он был разрублен пополам мощным ударом меча, когда сражался врукопашную с отрядом сарацин, напавших на отряды, которые были заняты похоронами погибших. Его кончина огорчила разве что только архиепископа де Бове, и донна Анна наконец почувствовала себя свободной и радовалась втайне тому, что ей не пришлось тратить состояние семьи д'Эсте, чтобы избавиться от него.
В честь донны Анны пели песни, в соревновании участвовали многие, даже Анвуайе, непонятно как затесавшийся в их компанию, спел пару песен для нее. Синтаксис сбежал с колен донны на втором куплете первой песни, Катрин старательно прятала улыбку, разглядывая собственный пояс, донна Анна полыхала пятнами и, понимая, что на ее лице ясно отражено впечатление от песен, медленно поднялась и отошла из галереи в сад, где, прислонившись спиной к белой колонне, она смотрела в ночное небо, ожидая окончания муки, и натянуто улыбалась время от времени, поворачиваясь к столу. После первой песни Анвуайе запел вторую, и донна Анна молилась, чтобы она оказалась последней, но едва закончилась вторая песня, как лютня вновь зазвучала. Донна Анна, смиряясь, ожидала третьей песенки от Анвуайе, но вместо Селира запел другой голос, такой зовущий и магнетический, что донна закрыла глаза от удовольствия. Звук лютни влился в ее тело, музыкант словно перебирал струны ее души, она почти чувствовала его нежные руки вокруг своей талии и бедер. Умолкли шумные беседы за столом, весь мир пропал, для нее существовало лишь темное небо со звездами и голос, разливающийся в этой безмятежной пустоте, словно эликсир жизни, словно музыка небесных светил. Она выпивала жадно каждую каплю этого напитка, каждое его слово вонзалось ей в сердце, и она с удовольствием ощущала в себе эту боль и радость.
– Там, где она прошла – цветут цветы,
И раздаются ароматы сладких роз…
Вы – донна несравненной красоты,
Вы – женщина из королевства грез.
Она повернулась и, прислонившись лицом к колонне, смотрела на музыканта, пряча в прижатой к лицу руке улыбку удовольствия и торжества. Герцог пел для нее, но внимали ему все.
– И если бы я был сильнее всех,
С могуществом обвенчанный и славой,
Я всех бы победил и свой успех
Сложил пред вами, не лукавя.
И если бы я был богаче всех, о донна,
Я отдал бы без долгих размышлений
Все золото земли, чтобы коснуться
