Пакито возгорался от этого спокойствия еще больше и еще больше стремился насолить, но герцог оставался невыносимо уравновешенным. Пакито чувствовал, что донна любит герцога, как чувствовал и то, что она боится Анвуайе даже больше, чем могла представить себе сама. И постепенно Пакито стал принимать во внимание чувства и настроение хозяйки, переломив в себе стремление быть для нее единственным. Он стал понимать, что донна Анна обречена быть среди многих, что она не может общаться только с маленьким пажом. И первым, кого паж допустил до хозяйки, стал герцог Бургундский. Это было настолько необычно, что Пакито молчал и не вмешивался в разговор донны, не отвлекал ее, что донна несколько раз спросила его, как он себя чувствует – настолько все привыкли к его проделкам.
Пакито почувствовал и еще одно противостояние в лагере – скрытое и неясное, оно все же давило на Анну – это ее неприязнь к архиепископу де Бове и некоторым священнослужителям. Неприязнь была взаимной, поскольку многие приспешники де Бове не скрывали своего отношения к донне. Пакито вскоре узнал про то, как де Бове хотел осудить донну, и вел себя с ним надменно и дерзко, проявляя ужасающее неуважение к лицу духовного сана. Сам же де Бове к донне стал равнодушен, ничем не выражая прежней ненависти; казалось, он вовсе перестал замечать ее существование в лагере.
Однажды ночью, в предпасхальную неделю, когда все особенно постились и молились, заботясь о душе больше, чем об измученных телах, в лагере возле Мансура поднялся переполох – часовые заметили передвигающихся по равнине сарацин и разбудили весь лагерь. Сонные и больные крестоносцы с трудом поднимались с постели и, расталкивая слуг, одевались и хватали оружие. Донна Анна проснулась от шума бегающих людей, увидела отсветы факелов, движущихся по лагерю, и вскочила на ноги. Набросив на себя котту, кое-как застегнувшись, она выскочила из шатра. Едва поняв, что воины подняты по тревоге, она первым делом метнулась в детскую палатку, чтобы успокоить детей, уговорив их лечь обратно спать, попросила Николетту посидеть с ними и побежала в шатер Уилфридов. Вильям уже стоял одетый в броню, босая Катрин бегала вокруг него, помогала завязать потуже узлы на весьма потрепанной временем и испытаниями гербовой накидке. Завидев донну, испуганную и помятую после сна, Вильям махнул ей рукой:
– Не бойтесь, это лишь боевая тревога. Не думаю, что сарацины отважатся напасть.
В это время послышался шипящий со свистом и воем звук летящего снаряда с греческим огнем.
– Что за черт? – воскликнул Вильям, когда после мощного удара столп пламени взметнулся невдалеке.
– Дети! – вскрикнула Анна и выбежала из палатки. Дети уже выбежали из своего шатра и с испуганными лицами наблюдали за пожаром и паникой. Желтые отсветы плясали на лицах и в глубине расширенных от страха глаз. Донна затолкала их обратно в палатку, побежала за отцом Джакомо, который мог бы посидеть с детьми и совершенно невменяемой от испуга Николеттой, пока она и Катрин будут помогать раненым. Она бежала по лагерю среди мечущихся теней и огней, уворачиваясь от столкновений, отпрыгивая в сторону, если мимо проносились всадники. Но в темноте и неверном свете факелов и пожарищ она заблудилась и не представляла себе, куда бежать дальше. Растрепанная и уставшая, она остановилась перевести дух.
Возле нее из-за шатра появилась группа людей. Она схватила за руку первого из них и спросила:
– Сир, я заблудилась и не могу найти шатер отца Джакомо. Скажите мне, в какой части лагеря я нахожусь?
Рыцарь ответил ей голосом архиепископа де Бове, и Анна отпрянула от него, как ужаленная.
– Вам лучше свернуть направо, донна, вы ушли немного севернее.
– Благодарю, – буркнула она и поспешила скрыться.
Но совет архиепископа ей не помог. Она не узнавала шатров, потерянная и одинокая, она даже не знала, в какую сторону ей лучше свернуть, чтобы хотя бы вернуться к себе. Натыкаясь в темноте на оружие и вещи рыцарей, на колышки, к которым обычно привязывались лошади, она брела по пустому лагерю, прислушиваясь к звукам битвы, звучащим вдалеке. Ей хотелось, чтобы поскорее начало светать – так она сможет хотя бы сориентироваться и вернуться обратно. Внезапно она увидела возле одного из шатров группу людей. И тут она узнала место, где находилась.
Если она обогнет шатер, возле которого сейчас находится, то выйдет на тот проход, где стояла палатка пленника Расула. Именно у его шатра находились сейчас трое мужчин, донна Анна собралась было выйти, но внезапно какая-то сила задержала ее. Она присела и, выглянув из-за шатра, стала наблюдать за людьми в проходе.
Здесь не было ничего подозрительного, скорее всего, то были двое стражников и один из рыцарей, держащий за поводья лошадь, но донна не могла подняться и выйти к ним навстречу – впервые в жизни она испытывала полное бессилие, словно земля притягивала ее к себе таинственной властью и приказывала ей сидеть на месте. В конце концов, думала Анна, она всегда успеет выйти и спросить дорогу у стражников. Но тут произошло нечто, чего она никак не ожидала. Рыцарь махнул рукой стражникам, и те, оставив пост, ушли вглубь лагеря за шатры. Из палатки вышел Расул и, оттолкнув рыцаря за плечо, выхватил у него поводья. Оседлав лошадь, он махнул рукой растерянному рыцарю, который пожимал плечами, и ускакал прочь. Донна знала, что Расулу не составит труда выехать из лагеря: в такой суматохе и темноте никто не станет рассматривать каждого выезжающего.
Она с любопытством всмотрелась в фигуру незадачливого рыцаря: что-то показалось ей знакомым, но она не могла понять что – из-за того, что все рыцари растеряли свои яркие гербовые одежды, они в большинстве случаев выглядели одинаково. Стражники не возвращались, рыцарь поспешил уйти. Едва проход опустел, донна Анна поднялась и пошла более уверенным шагом: теперь она знала, где находится, и смогла быстро разыскать отца Джакомо.
Бой длился до самого утра, и до самого утра молились жители лагеря о спасении своих жизней. Донна Анна за ночь устала, все раненые и больные казались непрекращающимся конвейером окровавленных тел и распухших конечностей. Когда герцог пришел проведать ее, сам легко раненый, он увидел, что она едва держится на ногах. Вильям Уилфрид, помогавший герцогу дойти до шатра, несмотря на слабое сопротивление сонной и падающей от усталости донны, подхватил ее на руки и отнес в шатер. Над равниной стояло палящее солнце, от духоты и жары некуда было укрыться, и это еще больше вредило здоровью больных. В шатрах было душно, на улице шпарило кипящее солнце, от которого плавился даже песок, и небо было голубо до боли, потому что над Египтом облаков почти никогда не бывает.
В такой тяжелой обстановке никто не стал поднимать шума из-за исчезновения пленника – всем было не до этого. Несмотря на то, что они еще держали оборону, крестоносцы осознали, что их дело проиграно, потому что дальше они пойти не смогут. Оставалось только отступать, пока весь лагерь просто не вымер от болезней и голода.
На следующий день после ночной битвы к лагерю приблизилась группа парламентеров со стороны сарацин. Их впустили в лагерь, и они были проведены к королю. Людовик ІХ был болен и слаб, но все же облачился в дорогие одежды, чтобы встретить послов – он не хотел показывать им весь ужас положения крестоносцев. Все больные рыцари скрылись в шатры, и на улицах оставались только те, кто был в состоянии выглядеть достойно.
