– Доброй ночи, донна, – сдалась Николетта. Она проверила Катрин, прежде чем выйти, и нашла, что жар спал. Николетта затушила свечку и накрыла донну покрывалом.
Донна Анна гуляла по изумрудно-зеленой траве, радостно погружая обожженные в песках Египта ступни во влажную от росы зелень. Высоко в деревьях пели птицы. Было нечто невероятно резкое и прекрасное в проплывающих облаках фиолетово-синего цвета, в яркой блестящей зелени повсюду. Она не видела вокруг цветов – только трава и листья бесконечно сочного цвета. Она плакала от счастья, глядя вокруг, сердце болело от невероятного восторга. Она была одна… наконец-то одна, и больше никто не отвлекал ее от себя и мира. Она нагнулась и начала искать рукой в мокрой листве, словно пытаясь нащупать нечто. Вскоре ее пальцы обнаружили маленькие шарики, она подняла один, за ним потянулись остальные. Это были изумруды на золотой нити, семь маленьких камушков. Они казались довольно бледными по сравнению с бушующей зеленью деревьев и лугов. Донна подняла их и посмотрела на камни на фоне неба. Постепенно светло-зеленые камни начали розоветь, потом краснеть и, наконец, приобрели багровый оттенок. Они напоминали раздувшиеся брюшки напившихся крови насекомых.
Донна Анна почувствовала, как подул ветер, посмотрела по сторонам и была поражена внезапной переменой: листья на деревьях краснели и облетали, трава тоже приобретала ржавый оттенок. Листья, наливаясь кровавым цветом, кружили в воздухе вокруг и постепенно прилипали к ее одежде. Они были влажными, холодными, прилипая, отлетали с трудом. Их становилось больше, они облепляли ее со всех сторон, донна пыталась сбросить их с себя, но они все засыпали ее… Она боролась, но уже ничего не видела – все вокруг было застлано листьями. Она соскребала их с рук и замечала, что руки ее в крови, и понимала, что листья красны от крови.
Задыхаясь, потому что листья закрывали ее лицо, она наконец начала кричать от страха и удушья, хватая ртом воздух, но листья забивались в рот, оставляя после себя солоноватый привкус на губах. Она срывала их с себя, крутясь на месте, бессильная и испуганная, вытаскивая и вытаскивая кровавые соленые листья изо рта.
Она мотнула головой и очнулась от движения. Во рту у нее оказался уголок простыни, она выплюнула его, с трудом оторвала тяжелую голову от постели. Нижняя губа болела – она пощупала ее и поняла, что она припухла, должно быть, она укусила себя во сне. Глаза донны болезненно слезились, но она не спешила их открывать, потому что знала, что кругом еще темно. Все тело болело, она была разбита, малейшее движение давалось с трудом. Она провела рукой по волосам, по лицу, словно желая удостовериться, что к ней не прилипли листья. Оперевшись руками о постель, она приподнялась.
В синих ночных сумерках шатра она различила постель Катрин, ее темные волосы на подушке, руки, мирно лежащие поверх одеяла. Неверными шагами, с трудом передвигая налитыми свинцовой усталостью ногами, донна Анна приблизилась и, нагнувшись, дотронулась губами до ее лба, чтобы проверить температуру. Лоб был горячим. Донна вздохнула. Придется разводить костер, благо очаг недалеко от шатра, и подогревать лекарство. Она поправила волосы и платье, зажгла свечу и вышла наружу.
Дрова темной массой были сложены рядом, был виден очаг невдалеке. Донна подожгла солому и мелкие щепки, подложила поленья побольше и вернулась в шатер Катрин за котелком и лекарством. Подвесив на распорки котелок, она положила еще дров и осталась возле разгорающегося и потрескивающего костра, который начинал приятно согревать. Донна Анна облизала пересохшие после нехорошего сна губы и поежилась, вспомнив о нем. Она нисколько не жалела, что испортила украшение, купив на камни детей, и не могла понять смысла столь зловещего сна. Да что сон – вся жизнь ее превращалась в кошмар. Изолированные в лагере, полном больных и умирающих людей, измученные голодом и каждодневным трудом, она и ее друзья оказались загнанными в тупик. Никто из них не знал, что случится дальше, об этом не смели думать, надежды на то, что удастся добраться до Дамьетты, было мало.
Донна пошевелила головней костер и протянула руки, чтобы погреть их. Спина и плечи мерзли еще больше, потому что лицу и рукам было тепло от огня. Глядя на пламя, она снова начала подремывать, когда полог ее шатра, к которому она сидела лицом, отодвинулся и оттуда вышел мужчина. Донна замерла от удивления, потом медленно поднялась. Он повернулся к ней и вздрогнул от неожиданности. В свете костра донна узнала рыцаря – это был Селир Анвуайе. Он тоже узнал ее, глаза его странно блеснули в полутьме. Она заметила, что он был полураздет.
– Сир Анвуайе?! – все еще не веря своим глазам, спросила донна, осторожно взяв в руки полено. – Что вы делали в моем шатре?!!
Он смотрел на нее, словно в полусне, рука его, придерживающая завязки на рубахе, тряслась.
– Вы здесь? – только и смог выговорить он.
И тут донна услышала тихие стоны и рыдания, доносившиеся из ее палатки. Она вдруг почувствовала сильный внезапный страх, который ожег ее, словно горячий воздух, и шагнула навстречу Анвуайе, чтобы войти в палатку. Рыцарь вдруг подскочил к ней и крепко сжал за плечи.
– Пустите, – бледнея, произнесла донна. – Пустите меня!
– Я думал, это вы… Я хотел… донна! – Селир казался невменяемым.
– Пропустите меня! – громче повторила донна, отчетливо слыша рыдания Николетты. Она подозревала, что произошло нечто непоправимое, но все не могла поверить, что это случилось. Анвуайе сжал ее сильнее.
– Донна! Я схожу с ума! Это вы виноваты в том, что случилось! Я думал, что вы будете сегодня там, что сегодня не ваша очередь. Я лишь смотрел на вас, Анна!
Он прижимал ее к себе, зажимая ей рот рукой, пытаясь приласкать ее, но она выскользнула из его рук и ударила его поленом. Ударила, скорее, чтобы отрезвить, нежели чтобы причинить боль – не по голове, а наотмашь по плечу.
– Я вас убью! Если вы сделали это, я вас убью!!! – она бросила полено и хотела войти в шатер. Он схватил ее сзади и развернул к себе. Она ударила его рукой по лицу и закричала. Он испугался и оставил ее тут же, скользнув во мрак. Донна, дрожа, вошла в шатер. Там было темно, но она уверенно прошла к своей кровати, на которой, свернувшись в комочек, рыдала Николетта.
Тем временем на улице послышалось движение. Видно, крик донны привлек внимание раненых, и те, что были в состоянии ходить, выглянули, чтобы узнать, в чем дело. Донна не хотела, чтобы Николетту видели в таком состоянии. Она зажгла свечу и вышла к раненым, попросив, чтобы кто-нибудь сходил за герцогом Бургундским, и успокоила их, сказав, что не произошло ничего серьезного. Это была ложь, и все это знали, достаточно было взглянуть на огорченное лицо Анны. Но ослушаться ее никто не посмел. Все вернулись в шатры, послав за герцогом. Донна была не в состоянии принимать решения самостоятельно, герцог для нее был единственным человеком, на которого она могла положиться в эту трудную минуту.
Пока ходили за герцогом, Анна вернулась к служанке и развернула ее к себе. Девушка тряслась всем телом, ее бил озноб, нервные всхлипы раздавались судорожно в палатке. Донна дала ей попить. У Анны по лицу текли слезы – ее самые ужасные опасения оправдывались: рубашка Николетты была разорвана, на кровати был беспорядок, в свете свечи Анна разглядела темные пятна на простыне и закрыла глаза. Тело Николетты содрогалось, прижимаясь к ней, и донна ужаснулась, осознав, что только чудом не оказалась на ее месте. Ее спасла простая случайность, ей повезло, но какой ценой!!! Из-за нее боль и шок испытывала другая, и донна почувствовала вину, потому что этот удар судьбы предназначался ей. Она благодарила Бога за свое спасение и одновременно проклинала его за то, что пострадала невинная девушка.
