Донну Анну не оставляло ощущение того, что она заболевает: кружилась голова, постоянно мучила жажда, тело болело от усталости. Но она заставляла себя двигаться, опасаясь того, что если она сядет или остановится, у нее уже не будет сил двинуться с места. Она украдкой заметила, как печален Винченцо Доре – ему сказали, что Николетта больна, но донна не разрешила ему проведать девушку под предлогом, что он должен ей помогать. Донна понимала, что Николетте появление Винченцо может только навредить. Анвуайе мелькал постоянно на глазах – донне было больно видеть его и не иметь возможности ударить, но еще больше беспокойства она испытывала от того, что герцог не оставил своего намерения проучить мерзавца. Она знала, что едва она взойдет на галеру, то уже не сможет удержать их от поединка.
Вильям Уилфрид дотронулся до плеча Жуанвилля, и тот повернулся.
– Когда король поднимется на корабль? – спросил Уилфрид. – Капитан ждет команды.
Рыцарь примчался из старого лагеря как раз вовремя – бароны, по просьбе легата, пытались уговорить Людовика присоединиться к флотилии. Король был болен, страдал от лихорадки и сильных приступов дизентерии, но отказывался оставлять свое войско в опасности. Он был очень слаб и держался за седло, стоя возле своего коня, с которого перед этим наблюдал за переселением. Рядом с ним стояли его верные рыцари, Жоффруа де Сержин и Гоше де Шатийон, поддерживали исхудавшего короля, все хором просили его спасти себя ради Франции и взойти на судно. Вильям Уилфрид несколько дней не видел короля и поразился тому, как повлияла на его облик болезнь. Бледный, худой король едва держался на ногах, но в глазах и голосе по-прежнему звучали нотки предводителя, человека, уповающего на милость Бога, и фаталиста. Уилфрид был уверен, что король бесконечно равнодушен к своей судьбе в отдельности: он перепоручил ее в более надежные руки – божественному провидению. Поэтому он понимал, что судьба его связана с судьбой его войска и не хотел расставаться со своей армией.
Несмотря на уговоры, Людовик оставался непреклонен. Наконец его брат, Карл Анжуйский, желая подействовать на него, сказал:
– Сир, вы поступаете дурно, не слушая добрых советов, что дают вам ваши друзья, садитесь на судно, ведь если вы останетесь на суше, то войско будет двигаться медленно, а это опасно и вы можете стать причиной нашей гибели.
– Если я вам в тягость, оставьте меня, – мрачно ответил король, – но я никогда не покину своих людей.
– Я говорю так лишь для того, чтобы спасти вас, сир, – ответил Карл, опустив голову, – я отдал бы охотно свое состояние, чтобы укрыть вас в Дамьетте.
Еще около пятисот раненых оставалось в лагере, когда, ближе к шести часам вечера, пока основное войско еще пребывало в лагере сарацин, на старый лагерь напал внушительный отряд мусульман. Они напали внезапно и налетели столь мощной волной, что отряды, охранявшие подступы к лагерю, не смогли оказать сопротивления, и неприятель прорвался внутрь укрепления. Вильям Уилфрид находился на другом берегу рядом с королем, когда они увидели, что в лагере творится невообразимый хаос.
Вильям взвыл, как ошпаренный, и помчался вместе с рыцарями на помощь друзьям. В лагере началась резня. Мусульмане кромсали всех направо и налево, убивали и воинов, и слуг, не разбираясь, вооружен человек или нет. Пыль, беспорядочный бег, метание людей, кровь, трупы, крики – это был новый Ад христиан.
– Донна Анна! – крикнул Винченцо Доре, обнажая меч. – Уходите к галерам! Быстрее!
– Но раненые! – кричала донна, беспомощно разводя руками, не в силах покинуть своих подопечных.
– Уходите! – Винченцо так посмотрел на нее, что Анна побежала, придерживая длинные юбки котты, к пристани. Она бежала мимо раненых и больных, которые умоляли ее не покидать их, останавливалась, чая помочь им, но потом снова бросалась бежать.
Сарацины были повсюду, они разрушали палатки, убивали беспомощных раненых, что ждали погрузки на корабли, кровь текла вокруг, песок стал бурым, Анне казалось, что даже небо потемнело. Она остановилась, когда увидела, что мусульмане уже на пристани. Перепуганные матросы с галеры легата обрубили канаты, державшие их у берега, и отплыли прочь.
– Что вы делаете?! – металась по палубе Катрин Уилфрид. – Мы же не всех забрали с собой! Ведь там осталась донна Анна!
– Они нас убьют! – крикнул один из матросов.
Катрин в отчаянии схватилась за голову. Дети стояли вокруг нее, такие же растерянные, как и она сама. Донна осталась на берегу, среди этой жестокой резни. Теперь неизвестно, увидятся ли они снова.
– Что же вы наделали! – плача воскликнула Катрин. – Нам нельзя расставаться!
В этот миг стрела, пущенная с берега, просвистела в воздухе и вонзилась в грудь одного из мальчиков.
– Все в укрытие, быстро! – прозвучала команда. Катрин едва успела затолкать перепуганных детей в каюту, как в дверь, которой она прикрылась, вонзилось еще пять стрел. Мальчик умер сразу, его тело опустили в воду, завернутое в простыню. Катрин боялась даже подумать о том, что будет с Анной, когда она узнает о гибели ребенка. Если узнает…
Но с момента, как матросы обрубили канаты, связывающие их с берегом, Катрин Уилфрид потеряла связь со своими друзьями, и об их судьбе она могла только догадываться.
Донна бросилась назад к раненым, потому что иного выхода не было. Она увидела, как отходит от берега галера легата, и решила вернуться к больным. Там уже организовался отряд сопротивления. За собой она услышала приближающийся топот копыт. Оглянувшись, она увидела сарацина, мчащегося на нее с саблей наголо. Донна бежала как могла быстро, от страха у нее пульсировало в ушах, и она ничего не слышала, кроме этого хлюпающего звука.
Раз…два…три… – словно отсчитывало ее тело секунды стремительно убегающей, как песок сквозь пальцы, жизни. В глазах темнело, и она чувствовала, что ноги уже сдаются, подкашиваясь. Она налетела на укрепление вала и, прижавшись к этой стене, зажмурилась, покорно приготовившись умереть. Лошадь неслась прямо на нее, воин уже занес руку с саблей, но в этот момент на него налетел рыцарь на коне. Услышав звуки борьбы, Анна приоткрыла глаза. Рыцарь и сарацин яростно дрались друг с другом, но у нее не было ни малейшего желания наблюдать за битвой. Поднявшись на ноги, она побежала в дозорные башни – единственное казавшееся ей надежным место. Кто-то на лету подхватил ее под мышки и посадил к себе на коня. Анна обернулась: Матье де Марли улыбнулся ей.
– Донна, вы должны бежать на другой берег, – сказал он ей, обнимая за плечи.
Но с другого лагеря по мосту неслась кавалькада бешеных рыцарей, тесня мусульман прочь. Кое-как удалось организовать защиту лагеря, куда перебрались все отряды. Донна вернулась с Матье назад к пристани.
Это было поле павших, где в воздухе веял запах крови и царило безмолвие. Люди говорили вокруг, но было тихо, звенящая мрачная тишина повисла над разваленными палатками и сломанными навесами. Донне помогли спуститься с лошади. Она вышла из толпы окружавших ее рыцарей, и у нее перехватило дыхание от увиденного. Тела больных и раненых, рядом с которыми она проводила бессонные ночи, которым бинтовала раны, уговаривала и шутила, кормила с ложечки и давала лекарства, теперь лежали перед ней бездушной грудой. Не было их голосов, жалоб, упорства – все растворилось в потрескавшейся от жары земле. Люди, в которых она вложила столько сил и времени, были мертвы. Их тела валялись на песке, свешивались с носилок, лица все еще молили о пощаде, а руки тянулись за помощью… Она чувствовала себя гончаром, который, оставив на минуту свою лавку, по возвращении обнаруживает, что вся посуда перебита, и все его труды – это лишь груда черепков.
