– Робер… Гоше… Жан… – она шла мимо скорченных тел, с трудом узнавая исковерканные смертью лица.
Матье де Марли вдруг подумал, что она помешалась.
– Герцог, – обратился он к уставшему герцогу Бургундскому, которому Вильям Уилфрид помогал снять шлем, – поговорите с донной.
Потухший взгляд герцога вспыхнул:
– Она здесь? – спросил он и тут же увидел одинокую фигуру, идущую среди убитых.
– Галера легата вернется? – спросил сир Уилфрид у де Сержина. Но тот лишь пожал плечами.
Донна надеялась, что кто-нибудь из них еще жив, и хотя все ее лекарства были на галере, она верила, что сможет помочь, лишь бы хоть кто-нибудь из них дышал… Но чем дальше она продвигалась, тем яснее понимала, что все они мертвы.
В голове у нее звучал церковный хор. Она молилась за них, молилась за тех, кто был жив, молилась за себя. Наконец, облегчая муки, по щекам полились слезы. Грудь разрывалась от рыданий, но вместе с ними уходила горечь поражения. Она все время проигрывала смерти.
– Донна… – послышалось позади нее, и она обернулась. Герцог взял ее руку и прижал к груди.
– Слава богу, – вырвалось у нее. – Вы живы…
Она не понимала до этого момента, что так сильно волновалась за него.
– Чем я могу утешить вас? – слезы донны, заливавшие ее загорелое лицо, причиняли боль герцогу.
Она прикрыла глаза, словно наслаждаясь тем, что слышит его голос, и прижалась лбом к его плечу, позабыв о приличиях, желая лишь его подержки.
– Пойте, мой друг, – сказала она, не замечая его удивленного взгляда, – пойте.
Он хотел обнять ее, но не посмел, хотя и поднял было руку. Потом, преисполнившись гордости оттого, что эта женщина находится рядом с ним, он запел:
– Я на пороге двух миров
Из царства солнца в царство снов
Готов я перейти –
Любовь моя, прости!
Здесь будет ночь и будет день,
А для меня там только тень,
Отныне нам не по пути –
Любовь моя, прости!
Не плачь и зря не упрекай
Жестокую судьбу.
Запомни же и передай,
Что я сейчас скажу:
Я оставляю седину
Мальчишкам озорным,
Чтоб стали мудрыми они
И верили седым.
Я оставляю горечь слез
Родной стране своей,
Чтоб оросить сады из роз
И ночь рассеять в день.
Я так хочу, чтоб голос мой
Звучал в садах ночных,
Влюбленных не прося домой,
Даря покой и мир.
А слугам оставляю я
Богатство и дома –
Не проклянут они меня
В покое никогда.
Ты спросишь, милая моя,
Что я отдам тебе?
Останется, как пыль тонка,
Лишь память обо мне.
В молитвах искренних своих
И в радуге из снов
Меня без слез ты помяни,
Покой душе моей верни,
Прости, моя любовь!
Рыцари герцога приблизились к ним, сняв шлемы, опустив головы. Донна рыдала, но ей становилось легче. Они были рядом, ее удивительные смелые друзья, люди, которых она сторонилась поначалу. Тяжелый поход сплотил их, но тем горше потери, тем страшнее грядущее, несмотря на то, что и любви становилось больше.
Рыцари ожидали ночи, чтобы начать отступление из лагеря, но все произошедшее днем оставило горький отпечаток в их сердцах. Участились случаи бегства, беспорядки. Страх и неизвестность кружили над лагерем, боль от потери друзей и близких, новые раны, новая боль – все это давило на них вместе со сгущающимися сумерками. Король готовился выступить с арьергардом, хотя донна – единственная, кто по воле судьбы остался из женщин в лагере, пыталась уговорить его немного отдохнуть: Людовик был болен, ему едва хватало сил, чтобы держаться в седле. Сама она с трудом двигалась от усталости, будучи без сна и нормальной еды уже более суток. Король мягко отказал ей в просьбе и велел рыцарям беречь донну. При малейшей возможности ее следовало отправить на корабле в Дамьетту. Затем, отдав приказ разрушить деревянный мост при отступлении, король отправился в путь.
Мусульмане, заметив приготовления к отступлению, поспешили переправиться через канал, и скоро все равнины, по которым предстояло пройти крестоносцам, были перекрыты неприятелем. Крестоносцам пришлось отступать из лагеря в спешке, и только выйдя из него, они вспомнили, что забыли разрушить мост. Герцог Бургундский отдал приказ двигаться вперед, чтобы не потерять арьергард короля. На Египет опустилась ночь.
Анна ехала с Вильямом Уилфридом на коне, и он крепко обнимал ее, наплевав на приличия. В темноте все равно никто ничего не видел, а донна, несмотря на то, что вокруг царила опасность, иногда засыпала на его груди, прижавшись щекой к грубым доспехам. Сначала они вполголоса обсуждали потерю связи с Катрин, но вскоре Анна все чаще забывалась дремой, и Вильям не решался ее тревожить.
Анну хотели посадить на корабли, но на берегу и в воде их стерегли сарацины, топили и брали в плен всех, кто пытался спастись по реке. Галеры мусульман вынуждали судна бросать якоря, нападали и вырезали всех, в плен попадали лишь знатные и богатые рыцари. Анна и Вильям не знали участи корабля легата, но молились, чтобы он смог ускользнуть от галер, хотя и понимали, что это было практически невозможно.
История никогда не сможет перечислить всех битв и сражений, что произошли между мусульманами и христианами в эту ужасную ночь. В одиночку, по двое, отрядами боролись люди друг против друга в темноте, и смерть собирала свой богатый урожай. Она косила воинов Креста, рассеянных и бегущих по неизвестным полям и дорогам, среди пальм, травы, тростника, песков, между рекой и равнинами, обнимала их костлявой рукой и тащила в свое холодное царство.
В темноте Анна почти не различала тех, кто ехал рядом с ними, но время от времени рядом звучал успокаивающий голос герцога, и она улыбалась. Иногда она слышала де ла Марша и Винченцо Доре, рыцарь, который был в отряде герцога, Роббер де Базош, передавал приказы, если герцогу случалось отлучаться. В темноте де Базош и Уилфрид тихо разговаривали, обсуждая отступление и дальнейшие действия короля.
Но эта тишина и покой, несмотря на отдельные стычки с мусульманами, ближе к двум часам ночи растворились, уступив место хаосу и постоянной борьбе за жизнь. Стрелы свистели в ночи, слышались короткие вскрики, где-то мчались лошади, слышались удары скрещивающихся оружий, борьба, вопли, боевые кличи. Анна не могла больше спать, испуганно вглядываясь в мрак ночи, она пыталась различить рыцарей и неприятеля, но видела лишь тени и черные тела, вцепившиеся друг в друга. Под звездным небом мусульмане уничтожали крестоносцев, отрезав их от арьергарда. Не все крестоносцы проявляли твердость духа – многие сдавались в плен, убегали с поля боя, но те, кто оставался, сражались, как могут сражаться люди в безвыходном положении, как звери, загнанные в угол, полные чистой ярости и готовые умереть, но не раньше, чем захватят с собой жизни неверных.
