– Мон жуа! Сен Дени! – кричали они, донна плакала. Седьмым чувством она понимала, что не увидит многих из них утром. – Мон жуа! Сен Дени! Ради Бога! Ради Веры! Во имя веры!
– Все будет хорошо, тихо… – уговаривал ее Вильям, сильнее прижимая к себе. Они ехали в наиболее защищенном отряде, но и на них нападали, и он слышал крики сарацин совсем рядом и стоны умирающих товарищей вокруг. Донна дрожала. Еще никогда сарацины не были так близко, еще никогда она не чувствовала, как от них веет смертью. Язык, на котором они кричали, бросаясь в бой, был язык смерти, страх покрывал ее кожу холодным потом.
– Ты умрешь! – казалось ей в каждом звуке. – Ты умрешь!
Это земля кричала чужакам, посмевшим вступить на нее. Здесь даже песок ненавидел их, дерзких и отважных, алчных и распутных, мечтательных и циничных. Даже звезды желали им смерти. Здесь всё: и люди, и природа – было против них.
Кошмар, казалось, никогда не закончится: небо начало светлеть, звезды погасли, но люди продолжали умирать вокруг. Теперь она видела мусульман, которые стаями носились вокруг, словно гиены вокруг слабого раненого зверя, кусая то здесь, то там и ожидая его смерти.
Вильяму пришлось обнажить меч, Анна обняла его, и он взял в освободившуюся руку поводья. Вид на равнину, открывавшийся им по мере наступления рассвета, был печален. Почти все воины Креста оказались в плену у неверных или погибли от меча. Их отряд уменьшился втрое, а то и вчетверо. Единственной надеждой выжить было найти арьергард с королем. На рассвете они увидели, что арьергард спешит им на помощь, повернув назад. Мусульмане, увидев подкрепление, чуть поотстали, послав напоследок несколько стрел в отряд рыцарей.
Решили остановиться, чтобы позавтракать и отдохнуть. Войско встало на берегу Нила, на холме и на склоне от него, где, благодаря пальмам, был тенек. Анна опустилась с лошади, ее снял Матье де Марли. Ноги подкосились, едва коснувшись земли, и рыцарю пришлось поддержать ее.
– Простите, сир, – покраснев, сказала донна. Ей было неприятно становиться обузой для крестоносцев, она считала себя виноватой в том, что не успела сесть на галеру легата, и теперь рыцарям приходилось заботиться о ней.
– Виной всему ваша усталость донна, – мягко возразил Матье де Марли. – Вам нужно отдохнуть, нам предстоит долгий путь.
– Вы знаете, сир, что для меня отдых сейчас является недоступной роскошью, – покачала головой донна. – Раз уж я здесь, я должна помочь тем, кто нуждается в помощи.
– Бедная, маленькая голубка, – пробормотал де Марли, наблюдая, как донна медленно идет среди пальм к берегу, где умывались раненые.
Донна шла среди крестоносцев, но почти не встречала людей из отряда герцога. Куда делся де Базош? И Винченцо? Она была уверена, что видела и де ла Марша, когда арьергард и остальное войско встретились, но теперь никого из них в лагере не было. Смутный страх от того, что она их не видела, закрался в душу. Она не могла от него избавиться, пока кивала в ответ на приветствия. Ей вдруг показалось, что многие смотрят на нее немного странно, словно в их глазах горела жалость и сочувствие. Внезапно начало гореть горло, как если бы она выпила одним махом спирт, и закружилась голова.
Она услышала топот, обернулась и увидела Винченцо Доре, бегущего к ней.
– Донна! – Винченцо плакал, не скрывая слез.
И тогда донна поняла, что случилось нечто страшное. Она схватила Винченцо за руку, и так как от горя он не мог ничего сказать ей, то просто потащил за собой по лагерю, и когда она увидела, куда они направляются, вновь почувствовала слабость. Но на этот раз она должна была дойти, и донна упорно заставляла двигаться непослушные ноги.
Они направлялись к небольшому навесу под холмом, где было не так жарко, там стояли, грустно потупившись, рыцари, пока среди них читал молитвы священник.
– Король! – подумала испуганно донна. – Король умирает!
Такая скорбь была на лицах друзей, что она не сомневалась: они теряют короля.
– Донна, – на бегу поворачиваясь к ней, сказал Винченцо, – герцог просит вас быть рядом.
Анна бросила взгляд на толпу, увидела там короля и вдруг все поняла. Она теряла не короля, она теряла часть своей души. Толпа мужчин расступилась, чтобы дать ей пройти, и все деликатно отошли подальше, оставляя донну наедине со своим умирающим Трубадуром.
Тело герцога лежало на носилках, поставленных на высокие сундуки. Он лежал с закрытыми глазами, слушая молитвы священника, но как только священник отошел, уступая донне место под навесом, герцог посмотрел на нее. Он был бледен, печальные глаза приобрели яростный блеск, будто он сгорал изнутри, словно вся жизнь, что еще оставалась в худом теле, уходила через этот интенсивный свет. На лбу и щеках у него выступил пот, донна с ужасом смотрела на стрелы, торчавшие из правого бока.
– Гийом, друг мой, – донна Анна наклонилась над телом воина. Ее трясло: она так часто видела в последние месяцы тень смерти, что безошибочно прочла ее печать на челе герцога.
– Анна, не плачьте, ваши слезы печалят меня, – герцог Бургундский ласково сжал руку донны в своей. – Простите, что не исполнил вашего повеления и не вернулся невредимым.
– Вы вернулись, это главное. Вы выполнили свое обещание, – она увидела, как закатываются его глаза, и сколько усилий он прикладывал для того, чтобы смотреть на нее и не терять сознания. – Гийом, Гийом, прошу вас, не умирайте…
– Так даже лучше, Анна, по крайней мере, я увидел, что небезразличен вам.
– Вы никогда не были мне безразличны, я вас люблю, Гийом. Слышите?
Лицо герцога Бургундского на миг просветлело, боль изгладилась с его лица, он улыбнулся.
– Ради этого момента я появился на свет. И я счастлив, моя донна, счастлив, хотя мне страшно и темно…
– Не бойтесь, Гийом, – всхлипывая, говорила донна, беря его руку и крепко сжимая ее, – я буду рядом с вами до самого последнего вздоха, я не брошу вас, я рядом.
Герцог улыбнулся и сглотнул пересыхающим ртом кровавую слюну.
– Да, проводите меня. Я лезу так высоко, Анна, я боюсь упасть, – лоб его покрылся испариной, донна своей рукой нежно отерла его мокрое лицо и запустила пальцы в седеющие кудри герцога. Другой рукой она сжимала крепко его руку.
– Не бойтесь, друг мой, вы не упадете, потому что я буду держать вас.
Слезы жгли лицо, но она не могла отереть их, держала двумя руками герцога за руку, словно так надеялась удержать его в этом мире.
На несколько минут герцог провалился в беспамятство, потом снова открыл глаза. Увидев ее, склонившуюся над ним, он улыбнулся:
– Анна!
– Тише, тише, Гийом, вот увидите, мы вылечим вас, все будет хорошо.
Она ласково ощупывала его раны, но с отчаянием понимала, что бессильна помочь ему. Та, что спасла жизнь стольким раненым, была не в состоянии спасти того, кем дорожила больше всех.
