– Вы останетесь? – спросила донна у герцога Бургундского, когда он взял ее замерзшие руки в свои горячие ладони и стал греть их, прижимая к своим губам.
– Нет, – покачал он грустно головой. – Я не могу быть больше с вами, донна.
– Как все же прекрасно, что вы не умерли, – продолжала она, не слыша его. – Я думала, что все это было на самом деле. Я думала, что никогда не смогу сказать вам, что я…
– Я должен идти, – мягко отстранив ее, сказал он. – Вы теперь пойдете без меня.
– Нет! Вы не можете бросить меня, герцог, кроме вас, у меня больше никого нет…
– Не волнуйтесь, Анна, вас оберегают больше, чем вы себе представляете, – герцог Бургундский улыбнулся, его лицо расплылось в слезящихся глазах донны и исчезло.
Она хотела открыть глаза, но они были полны слез, слиплись и болели. Болело все тело, каждый его сантиметр, ее трясло от озноба. Холодный влажный пот покрывал кожу, слабость не позволяла шевельнуть даже пальцем. Было такое чувство, что по ней прошлось стадо слонов, переломало все кости и вдолбило в неровный пол, на котором она лежала. Она не двигалась, молча приходя в себя, нащупывая чувство реальности, вспоминая, что было до этого. Но все, что могла вспомнить, – это крест на могиле герцога и прощание с ним. Ею овладело полное отупение, она чувствовала, что замерзает, но не желала шевелиться, даже еще плохо понимала, кто она – сознание возвращалось медленно, словно проходили годы, а она все лежала на каменном полу.
Наконец удалось приоткрыть глаза. Послышался скрип, и она поняла, что рядом кто-то есть. Чьи-то руки взяли ее за плечи и развернули лицом вверх. Она увидела мелькнувшее над ней мужское лицо. Было все равно, что с ней делают, было мерзко, и она погружалась в осознание своего бессилия перед происходящим.
Абдул повернул женщину лицом вверх и, взяв ее за руку, нащупал пульс. Она была влажной, как покрытые плесенью стены, ее равнодушный взгляд не искал его лица. Ему показалось, что она еще не до конца пришла в себя. Он немного подумал, глядя на пленницу, потом взял под подмышки и оттащил к стене, где лежал соломенный тюфяк, полный клопов и гнили. Положив ее, он вышел из камеры и закрыл дверь.
Пот волна за волной прошибал ее, силы уходили вместе с влагой. Донна не понимала, что хочет пить, не могла этого осознать, но ей стала видеться вода, которая журчала, капала, текла, влага воздушная, свежая, сладкая. Пересохшее горло и язык распухли, и казалось, она не может дышать.
Абдул услышал слабый стон и поднял голову. Было тихо. Возможно, это стонал раненый крестоносец в одной из дальних камер. Стон повторился. На этот раз еще тоньше, но страж понял, что стонет пленница. Он взял фонарь и, подойдя к решетке, осветил камеру. Кисть женщины двигалась по полукругу по камням, словно что-то искала.
Абдул поставил фонарь на пол, налил из кувшина воды в чашку и открыл дверь. Опустившись на колени перед ней, он приподнял ее голову и приставил чашку к губам. Взгляд женщины блуждал по нему и по сторонам и не мог остановиться на чем-то одном. Она жадно выпила воду. Абдул положил ее голову снова на тюфяк, и вдруг пальцы крепко вцепились в его руку, так, что он приготовился ударить ее, если она обманом хотела усыпить его бдительность. Вместо этого он услышал слабое, как выдох: «Мерси».
На следующий день из подземелья Абдула забрали десятерых раненых крестоносцев. Назад они не вернулись. Абдул достаточно проработал в темнице, чтобы понять, что редко кто возвращается обратно, покинув его подземелье. Сарацины утоляли жажду крови, устраивая показательные казни поверженных рыцарей. Он не знал, когда заберут больную пленницу, но его поражала ее живучесть. Скорее всего, про нее все уже забыли – то состояние, в котором ее принесли, было критическим.
Абдул никогда не замечал в себе жалости к заключенным и сейчас он не жалел ее, даже ждал, когда ее уведут, но вместе с тем она пробудила в нем любопытство: перед ним разворачивалась отчаянная борьба за жизнь.
Женщина была слаба здоровьем, и сил у нее было немного, но ей становилось лучше. Она уже ела размоченный в воде хлеб и похлебки, которые Абдул раздавал заключенным. Но, поев, она снова засыпала, не произнося ни слова кроме «мерси».
Пришел офицер и снова отобрал крестоносцев. Он не дошел до конца коридора, и Абдул почувствовал странное облегчение. Он тут же прогнал это ощущение. Какое ему дело до неверной?
Вечером он спустился к повару, взял с кухни немного мяса и фруктов и заставил пленницу поесть. Она ела с трудом, видимо, желудок еще болезненно воспринимал пищу. Пока она ела, в конце коридора открылась дверь и кто-то крикнул:
– Абдул!!!
Абдул вышел и закрыл за собой дверь. Когда он вернулся, пленница посмотрела на него своими светлыми глазами и, показав на него, сказала:
– Абдул?
Он кивнул. Тогда она показала на себя:
– Анна.
Абдул снова кивнул. Она вздохнула, закрыла глаза и легла. Он забрал все, что она не доела, и закрыл камеру.
Я не знаю, сколько дней или часов прошло с тех пор, как я попала в плен, но очнулась я в темной узкой камере с толстыми решетками и мокрыми стенами. Тело было искусано клопами, которые кишели вокруг, возмущенные моим вторжением на их территорию. Сколько крови они из меня высосали и чем питались до меня, понять было невозможно, только все зудело и чесалось, и все время было такое ощущение, что эти голодные твари медленно меня доедают. Запах в помещении напоминал протухший морской воздух, словно море сидело в соседней камере, не в силах вырваться наружу. Стены покрыты слизкой, гадкой плесенью, к ним противно прислоняться. Приходилось либо сидеть на гнилом коврике и кормить клопов, либо стоять, держась за решетки на окне и дышать свежим воздухом. Я чувствовала такую слабость, что прогулка от подстилки к окну занимала минут двадцать, и я еще долго потом приходила в себя от движения. Каждый шаг я делала, чувствуя, как скачет температура, как меня бросает то в жар, то в холод, как все тело покрывается липким потом. Проблем со стулом не было, поэтому я понимала, что не больна дизентерией, но силы с каждым часом покидали меня.
Отвратительный запах грязных волос, пота, испорченной пищи и экскрементов наполнял темницу. Я чувствовала, что мой страж сторожит не только меня, но сил добраться до решетчатой двери и посмотреть, что там дальше по коридору, не было. Я не произносила ни одного слова, кроме бесконечных «спасибо», на которые стражник никак не реагировал. Иногда я вообще начинала сомневаться, что он обладает даром речи.
Я хотела жить. Я хотела снова увидеть небо и крестоносцев. Своих друзей. Я хотела вновь почувствовать ветер в волосах. Я хотела выжить, чтобы снова стать свободной.
– Абдул!
Стражник обернулся. Пленница стояла возле решетки и смотрела на него так, словно видела впервые. И тут она начала говорить на французском, все громче и смелее, и Абдул сердито замахал на нее руками, давая понять, что она должна умолкнуть. Она прервалась, чтобы перевести дыхание, и Абдул, приблизившись к решетке, слегка оттолкнул ее вглубь камеры. Она бросила на него удивленный взгляд, и в этот момент послышался стук в дверь. Абдул всем своим видом показал женщине, что она должна молчать, пока он будет разбираться с визитерами. Донна послушно затаила дыхание, отодвинувшись вглубь камеры.
