– Давай, – повторил он, сжимая своей рукой ее кисть с кинжалом. Его лицо оказалось совсем близко, и Анна увидела огонь ярости и ненависти в его огромных глазах.
– Ты дьявол, – прошептала она, а он занес ее руку над пленником и со всей силы вонзил кинжал ему в грудь. Рыцарь дернулся и утих.
Мах-эд-Сарат вынул кинжал из груди пленника, схватил Анну за манишку и волосы и вытер окровавленное лезвие об ее щеки и губы.
– Вот и все, – сказал он, отбрасывая кинжал в сторону.
Макнув палец в рану на теле мертвого крестоносца, он с мерзкой улыбкой начертал крест на лбу у христианки. У него было желание велеть раздеть ее и унизить женщину перед рыцарями, пустив по рукам стражников и палачей, но присмотревшись, он решил, что если ее помыть, она вполне сможет послужить ему самому. Он оттолкнул ее легонько, и Анну подхватили стражники, а Мах-эд-Сарат, поравнявшись с Хасаном, сказал ему:
– Завтра ее ко мне во дворец, – и прошел мимо.
Вечером в камеру Абдул привел толстого мужика, который больше напоминал полную женщину, с пухлыми щеками и губами. Рядом с ним шел бородатый молодой мужчина. Они втроем зашли ко мне в камеру, я и пикнуть не успела, как бородатый соскреб меня с пола, а толстый женоподобный араб начал ощупывать толстыми пальцами. Он заставил меня открыть рот, посмотрел зубы, язык, пощупал лицо, шею, грудь, задрал юбки и посмотрел на ноги. От унижения я брыкалась, силясь освободиться, но это было бесполезно, меня крепко держали. Потом меня вывели на небольшой каменный дворик и оставили в центре. Я не успела опомниться, как на меня обрушилось ведро воды, едва успела проморгаться, как хлынуло второе. Потом они снова меня осматривали, одобрительно кивая и переговариваясь между собой. Затем, когда я уже совсем замерзла и тупо ждала, когда меня оставят в покое, дали теплое одеяло и препроводили обратно в камеру.
– Убей меня! – рыдания гулко разносились по камере. Прижав лоб к каменном полу, я умоляла Бога о последней милости. – Убей, прошу! Я не могу больше так!
Но он молчал. Я плакала до тех пор, пока не уснула.
На следующий день даже в темницу проникло волнение, с которым все ожидали прибытие султана и его приближенных. В этот день никто не приходил за крестоносцами, зато мне мучений досталось по полной программе.
Я проснулась с уже привычной головной болью и ознобом, снова без сил и с сильным желанием уснуть навсегда. Меня будил Абдул. Он заставил меня проглотить несколько ложек риса и горячего напитка, а потом поднял на ноги. Когда я снова увидела в дверях вчерашних знакомых – толстяка и его напарника бородача, лишилась последних сил, так что они подхватили меня под руки и потащили прочь из темницы, и тяжелая дверь с грохотом закрылась за нами.
Мы шли окольными путями, минуя дворик пыток, что вселило надежду на то, что королю удалось спасти меня, и теперь мы идем прочь из дворца. Но я ошиблась.
Через сад мы проследовали по крепостной стене, с которой открывался вид на нижний сад и город. В том саду готовилось пиршество, слуги носили блюда с яствами, ставили навесы и шатры с вышитыми коврами и подушками. Меня вели дальше, мы спустились по каменным ступеням, прошлись мимо сторожевых постов на стену, с этой стены открывался вид на город, на дворец, в котором мы праздновали освобождение из-под церковной стражи, там, где герцог пел мне прекрасные песни…
Я на мгновение забылась и перенеслась в мир воспоминаний, таких ярких, что они оттеснили мучительные дни заключения, плена, и я пришла в себя, лишь когда бородач схватил меня за плечи. Нас остановил отряд, и среди воинов я узнала Хасана. Он был в ярости и переругивался с толстяком, который отвечал ему визгливым фальцетом, переходящим на крик. Судя по жестам и взглядам, которые Хасан бросал в мою сторону, причиной раздора была я. Так как мне было, в общем-то, все равно, чем закончится этот спор, лишь бы меня не трогали, я ожидала его исхода, поглядывая по сторонам. Стена, по которой мы шли, была украшена кустарником с красными, белыми и фиолетовыми цветами, прекрасно переносившими отсутствие влаги. Охранявшие стену воины, не обращая внимания на нашу живописную группу, были увлечены красочным шествием по улице Мансура, продвигавшимся к нам навстречу.
Впереди на резвых стройных конях скакали воины, разгонявшие любопытных, для того, чтобы могла проехать следовавшая за ними процессия. Далее ехало пять мужчин, все на вороных конях, одетые в черные одежды, с обнаженными саблями, следом за ними трое престарелых мужчин, одетых в яркие зеленые одежды, затем группа из шести молодых командиров на белых лошадях, в золотых и белых одеждах, следом за которыми двигалась остальная яркая толпа из богато одетых людей.
Пока Хасан и толстяк были готовы наброситься друг на друга, с пеной у рта доказывая свою правоту, я с завистью рассматривала счастливые лица молодых арабов на белых скакунах. Они весело болтали друг с другом, самодовольно бросая взгляды на обожающую их толпу. Время от времени кто-нибудь из них доставал из сумы горсть монет и бросал толпе. Слышались благодарные возгласы, а молодые люди смеялись и продолжали путь. Как отличалось мое ощущение этого мира от их, насколько они были счастливы и довольны этим днем, настолько я была несчастна и одинока. У меня щемило сердце, когда я смотрела, как они радостны, как весело улыбаются и смеются между собой. Лицо третьего справа араба показалось мне знакомым. Меня словно окатило кипятком – то был бывший пленник крестоносцев Расул!!!
Бросив мимолетный взгляд на Хасана, я подумала, что если спор выиграет он, мне и дальше придется наблюдать за казнями крестоносцев. Посмотрев на толстяка, я решила, что совсем не знаю, для чего и куда меня ведут эти двое. А Расул был единственным в тот момент человеком, которого я хоть немного знала, и пока он приближался к стене, на которой мы стояли, я должна была сделать свой выбор.
Беспомощно оглянувшись вокруг, я увидела, что по другую сторону стены тоже выстроилась праздничная процессия. Во главе ее стоял смуглый широкоплечий человек с монгольским разрезом глаз. Его лицо было идеальной маской жестокости, даже стоящий рядом Мах-эд-Сарат, которого я узнала, едва заметила его фигуру, не мог сравниться с великим вождем мамлюков, грозным Бейбарсом. Мне стало тошно при одном взгляде на Мах-эд-Сарата – он вынудил меня убить человека, и я снова вспомнила его лицо, когда он вытирал кинжал о мои губы. В этот момент Мах-эд-Сарат поднял глаза и увидел меня. Его усмешка мне вовсе не понравилась, и я, заметив, что процессия с Расулом приближается к стене, вырвалась из рук бородача и бросилась на ту сторону. Перегнувшись через каменные бортики, я закричала, что было сил, так громко, как только могла, чтобы перекричать бурную толпу, приветствовавшую шествие.
– РАСУЛ!!! Расул!!!! – я звала его, но уже на второй попытке поняла, что он меня не услышит. Едва я открыла рот, чтобы крикнуть третий раз, я почувствовала, как меня сгреб в свои лапы Хасан. Он оттащил меня от края, несмотря на то, что я отчаянно дергалась и пыталась вырваться. В это время процессия должна была проходить под аркой, Расул меня не услышал, от отчаяния я была готова вопить не переставая, как вдруг взгляд упал на кустарник с красными цветами. Я тут же резко ослабла в руках у Хасана, и как только его руки, которыми он держал меня за талию, оказались рядом с лицом, я изо всех сил укусила его за запястье и вырвалась на волю. За долю секунды я оказалась возле кустарника, сломала ветку с цветами и наклонилась вниз. Увы, там выезжали только престарелые мужчины в зеленых одеждах, а за моей спиной уже слышалось приближение стражников. Все случилось так быстро, что наблюдающий за всем со стороны человек не смог бы досчитать и до двух. Но для меня это мгновение было перенасыщено событиями.
