В тот миг, когда меня уже касались руки стражников, из-под арки появились шестеро молодых арабов. Я крикнула имя Расула и бросила прямо на него ветку с цветами – это был последний шанс привлечь его внимание. Мне показалось, он начал поднимать голову, но в этот момент меня оттащили от ограждения. Я кричала, брыкалась, пыталась хоть еще на секунду освободиться от хватки воинов Хасана – судя по всему, я доставалась им, потому как двое моих провожатых испарились со стены. Хасан приблизился, замахнулся и залепил такую затрещину, что в глазах все потемнело и пошло красными пятнами, потом раздался звон, и все стихло.
– Ох, как же мне плохо, – простонала я, дотрагиваясь руками до головы, которая шумела, словно к ушам приложили морские раковины. Надо мной склонились лица, но они постоянно двоились и троились, я не могла понять, сколько же людей стоит рядом. Под нос сунули какие-то отвратительно пахнущие пузырьки, которые в одно мгновение прояснили взгляд и вернули сознание. Вокруг стояли женщины, и только один мужчина, присев возле на диван, совал мне под нос один пузырек за другим. В дверях я заметила стражу. И только тогда события, повлекшие за собой потерю сознания, вернулись с новой силой. В отчаянии я поняла, что Расул так и не увидел меня. И тогда стало очень страшно: как меня накажут за подобную выходку? Будут пытать, как рыцарей? задушат? отрубят голову?
Меня, тем временем, подняли с дивана, мужчина вышел, и женщины окружили меня плотным кольцом, в руках у них были ножницы. Они молча раскрыли свои инструменты, и я, затаив дыхание, ждала, что они будут делать дальше. Женщины, тихо переговариваясь между собой, начали разрезать на мне платье, которое было пропитано кровью, по́том, грязью до такой степени, что все ремешки и шнурки на нем затвердели, превратившись в броню. Я сначала пыталась остановить их, но потом смирилась, уже было все равно, только осталось любопытство по поводу того, как же меня все-таки казнят. Женщины демонстративно морщились, пока раздевали меня. Еще бы! Попробовали бы они просидеть в тюрьме с лихорадкой и походить на казни своих друзей, когда каждый день считаешь своим последним, от ожидания сходишь с ума… Еще не так пропахнешь страхом, смертью и болезнями.
Меня подняли и повели по коридору, совершенно голой, словно это было в порядке вещей. Я все время оглядывалась по сторонам, боялась, что сейчас появятся стражники. Но в коридоре не было ни души. Мы вышли в залу, которая располагалась под куполом, в центре был небольшой бассейн, наполненный водой, от которой поднимался пар. Меня подтолкнули к бассейну. Так вот оно что! Они меня собираются утопить или сварить заживо в этом бассейне!
Меня подтолкнули еще ближе. Я неуверенно потрогала ногой воду: она оказалась терпимо горячей. Повинуясь толчкам и приказам, я вошла в воду по пояс. Тут одна из женщин, закатав рукава своей накидки, схватила меня за волосы и окунула в воду. Когда я вынырнула, она налила на голову приятно пахнущую жидкость и принялась намыливать волосы. И тут я расслабилась, осознав, что никто меня убивать не собирается. Меня моют!!! Вода! Вода! Благословенная жидкость!
Стараясь не смотреть, какая черная пена стекает в воду, я покорно терпела жесткую щетку, которой меня терли женщины. Потом вышла, и меня завернули в белую простыню, вдруг захотелось спать, стало так хорошо и легко, словно я выпила вина. Но расслабляться я себе не давала. Меня начали снова мучить сомнения: где я нахожусь? Что будет дальше? Почему меня не казнили за ту выходку?
И чем больше я об этом думала, тем больше беспокойство пускало корни в душе. Меня вывели из душной купальни, и, проходя мимо зеркала, я бросила взгляд на свое отражение. Увиденное заставило застыть от изумления: лицо было бледным, с легким зеленоватым оттенком, глаза полуприкрыты, плечи опущены. Казалось, что я постарела на двадцать лет… хотелось плакать от жалости к себе. Но проводницы толкали дальше, заставляя торопиться, и страшное отражение исчезло, но память о нем осталась. Меня привели в комнату и там достали восточные расшитые рубахи и шаровары. Я оттолкнула от себя одежду. Что-то начинало напрягать во всей этой ситуации. Вдруг вспомнились глаза Мах-эд-Сарата, и я испугалась, что он забрал меня к себе. Но как спросить? Как узнать?
Видимо, проблема общения мучила не только меня, но и женщин. Одна из них вышла и вернулась через некоторое время с европейским платьем. При взгляде на такие родные котту и сюрко, которые я в первое время своего пребывания в XIII веке так ненавидела, радостно подскочило сердце. Я с удовольствием оделась и снова попыталась узнать у женщин, где нахожусь. Они ничего не понимали из моих жестов, говорили наперебой, пытаясь понять меня, в общем, разговор напоминал общение глухонемого и слепых. Наконец та из них, что первой проявляла инициативу и казалась главной, усадила меня на красный диван с мягкими вышитыми подушками и показала, чтобы я ее ждала. В общем-то, я никуда не спешила, поэтому позволила себе усесться поудобнее на диване и поесть фруктов, которыми меня угощали женщины. Пока я ела, я заметила, с каким любопытством меня разглядывают. Особенно им нравились волосы. Они то и дело начинали взвешивать в руках влажные кудри, перебирали их, лопоча что-то на своем языке. Я не мешала.
Главная из моих спутниц вернулась только через полчаса, ведя с собой высокого бородатого мужчину, который почтительно мне поклонился. Я тоже сделала что-то вроде поклона, насколько это было возможно, сидя на диване. На груди у мужчины висел красивый медальон, с гербом, напоминающим европейские, поэтому, когда я услышала его мягкий голос, с легким акцентом произносивший французские слова, я почти не удивилась.
– Я счастлив приветствовать вас, сударыня.
Я поблагодарила его и стала расспрашивать обо всем. Но мой собеседник отвечал расплывчатыми фразами, ничего не говорившими, еще больше разогревавшими любопытство. Я выяснила лишь то, что до сих пор нахожусь во дворце Бейбарса, хотя меня и не стали заключать в темницу. Вместо этого меня поручили заботам служанок его гарема, что несколько насторожило. Оставят ли меня в гареме Бейбарса? Мой собеседник покачал головой, хитро улыбаясь. Накажут ли? Он снова покачал головой, а потом добавил, что совсем скоро я удостоюсь чести созерцать солнцеподобного султана Туран-шейха. Вот еще не хватало! Я уже ничего не понимала. К тому же усталость начала овладевать мною. Заметив это, Белек (а именно так он попросил называть его), озабоченно пощупал мой пульс. Затем отдал распоряжения служанкам, пожелал как следует выспаться и ни о чем не беспокоиться, потому что теперь никто не причинит мне вреда. Меня же, когда я ложилась на мягкие подушки, беспокоило именно то, что понятия о вреде у нас с ним могут разниться.
Когда меня разбудили, я послушно поднялась и дала врачу осмотреть себя. Затем покорно выпила все лекарства, что он протянул, и съела все, что мне предложили. Я потеряла ощущение времени и уже не знала, вечер сейчас или утро. Меня причесали, переплели волосы ниткой жемчуга и подняли за руки. Мы пошли по коридорам дворца. Постепенно нарастал шум праздника, навстречу которому мы продвигались.
Перед тем, как войти, женщины с поклоном передали меня двум стражникам, а сами попятились прочь. Стражники ввели меня в огромную залу, где пировали мусульмане. Они все странно таращились на христианку, но я старалась не глазеть по сторонам и идти поближе к стражникам, интуитивно ощущая, что меня здесь не жалуют.
