Король быстрее остальных оправился от неожиданности и одернул барона.
– Вы дурно поступаете, мессир, дайте ему сказать!
Старик побелел и тихо ответил:
– Конечно, сир, я больше не буду.
Но Жан де Бомон, благосостояние которого зависело от дяди, не рискнул продолжать свою речь. Остальные не отважились поддерживать Жуанвилля, только Жоффруа де Сержин одобрил его предложение. Король с тоской посмотрел на своих растерянных рыцарей и объявил, что через восемь дней он примет решение по этому вопросу.
Когда были расставлены столы для обеда, король усадил Жуанвилля как обычно подле себя, но совсем с ним не разговаривал, и бедный Жан подумал, что король сердит на него. Пока Людовик беседовал с окружающими, Жуанвилль поднялся и подошел к зарешеченному окну в углу залы. Просунув руки через оконную решетку, он думал, разглядывая небо, что если король вернется во Францию, он, Жуанвилль, отправится в княжество Антиохийское, где будет жить у своего родственника и ждать нового крестового похода, чтобы освободить узников. Тут кто-то подошел сзади и ласково обхватил его ладонями за голову. Жуанвилль подумал, что это его друг, которого он огорчил тем, что выступил против отъезда.
– Оставьте меня, монсеньор Филипп, – прошептал Жуанвилль.
Тут случайно рука скользнула по лицу Жана, и он понял, что это король, по изумруду на его пальце.
– Стойте тихо, – прошептал король, – потому что я хочу спросить как вы, юноша, осмелились советовать мне остаться, пойдя наперекор мнению всех знатных и мудрых людей Франции, советовавших мне уехать?
– Сир, – ответил Жуанвилль, – если бы я таил в сердце зло, я бы ни за что не посоветовал бы вам так поступить.
– Скажите мне, – продолжал Людовик, – я поступлю дурно, если уеду?
– Бог свидетель, сир, – да.
– Если я останусь, – продолжал король, – вы останетесь, Жан?
– Да, если смогу содержать себя на свои средства или на средства кого-либо другого.
– Будьте же спокойны, – ответил король, – я вам признателен за ваш совет, но ничего никому пока не говорите.
В это время подошел к ним Вильям Уилфрид.
– Вы, рыцарь, все время молчите, – заметил король, – не поддерживаете ни тех, ни других. Я хочу узнать, что вы думаете об этом споре?
– Сир, – отвечал Уилфрид с поклоном, – я не француз, но люблю Францию всем сердцем, потому что вы правите ею. Но как я могу давать советы, если решается судьба не моей страны? Эти люди владеют там собственностью, у них там родные, они вправе решать, но не я.
– А если я решу остаться, а часть баронов отбудет во Францию, вы вернетесь в Англию?
– Ваше Величество, я теперь ваш рыцарь, именно вам я дал клятву верности и вам буду служить, пока вы меня не прогоните, как старого пса. Если вы останетесь, я останусь с вами. До возвращения во Францию я буду с вами.
– А почему до?
– Потому что, сир, во Франции мне и моей жене негде будет жить, у нас нет ни замка, ни лачуги. Да и состояние наше невелико.
– Неужели вы думаете, сир Уилфрид, что после столь верной службы нашему королевству в нем не найдется места для вас? Вы обо мне слишком дурного мнения. Вы отдали изумрудное ожерелье донны, спасая моего брата, и вы думаете, я не найду на вас средств?
– Но то было ожерелье донны…
– Донна Анна была изумительной женщиной, она не переставала удивлять меня… – король задумался. – На следующее воскресенье я заказал заупокойную мессу по ней в главном соборе Акры. Увы, похоже, что ее действительно нет среди пленных, я обещал большой выкуп, но мусульмане, кажется, даже не знают, о ком идет речь. Бедняжка погибла. Нужно помолиться о ее душе, и память о ней всегда будет с нами.
– Аминь, – тихо произнес Жуанвилль. Уилфрид лишь тяжело вздохнул.
Коптское кладбище сильно отличается от нашего. Могилы-склепы представляют собой небольшие, иногда изящно украшенные домики-часовни без крыши (она не нужна, так как дождь здесь бывает три-четыре раза в году). Сюда приходят на целый день, чтобы побыть со своими усопшими родственниками. Здесь молятся, готовят пищу. Здесь даже можно жить. Сюда я приходила с хозяйкой один раз в неделю, мы подолгу сидели на кладбище, и она рассказывала мне историю своего народа, коренного населения Египта, загнанного в угол пришлыми арабами. Мы неторопливо бродили с ней по кладбищу и прекрасно объяснялись, несмотря на то, что говорили на разных языках. Между нами с первого дня возникла симпатия, и даже Шенуда удивлялся, глядя на то, как мы весело болтаем. Так как заняться в ожидании Последнего Рыцаря мне было нечем, я помогала хозяйке по дому, сидела с ребятишками, убиралась, поливала огород. Первое время она запрещала мне помогать ей, но дни летели, она видела, как я томлюсь в ожидании, и постепенно, видимо, понимая, что работа отвлекает меня, она разрешила помогать ей. Дни шли, Рыцаря все не было, я начала нервничать и по ночам плакать от отчаяния. Мне казалось, он никогда не вернется, и я останусь здесь навсегда.
Я зависела от неизвестного человека, который скрывал от меня свои намерения и цели так же, как и свое лицо. Но куда больше я страшилась неизвестности, пропасти, отчаяния и темноты, в которой окажусь, если он не вернется. Я дала себе слово, что стану слушаться его, куда бы он меня ни повел, потому что у меня не было иного пути. Я даже не знала, живы ли мои друзья, и молилась за них, лежа по ночам не в силах заснуть, пытаясь представить, где они сейчас. Жизнь моя словно замедлила ход, и я иногда думала, что лучше было идти за Рыцарем в неизвестность по пустыне, чем остаться ждать его в селении коптов, которые, хоть и относились ко мне очень хорошо, не могли заполнить пустоту в моей душе. Одиночество среди людей страшнее одиночества в пустыне…
Как-то утром ребятишки ворвались ко мне в комнату, девочки оборвали кустарник, на котором распустились розовые цветы с приятным ароматом, и решили сделать мне прическу. Вообще мои светлые волосы, которые от жаркого солнца Египта совсем выгорели, были в диковинку в деревне. Девочки с любопытством перебирали их в руках, а некоторые старики испуганно шарахались от меня и крестились, словно видели сатану. Я разрешала дочкам Шенуды причесывать меня, а их подруги приходили понаблюдать за ритуалом. В это утро они вплели мне в волосы веточки с цветами, сделав венок из волос и цветов вокруг головы. Мы смеялись, пока я вертелась перед ними и пыталась разглядеть свое отражение в тусклом зеркале хозяйки.
– Шенуда! Шенуда! – послышался крик хозяйки, и Анна вздрогнула, нутром почуяв неладное. Пройдя через столько испытаний, она заметила, как обострилось в ней предчувствие опасности, и научилась доверять своей интуиции. Она выскочила из комнаты, не покрыв головы, с венком цветов в волосах и побежала вниз, вслед за ней с топотом ринулась когорта девушек.
Хозяйка стояла у калитки и что-то быстро говорила мужу, показывая рукой в сторону небольшой площади, на которой всегда собирались копты во время важных событий. Женщина была полной, кожа на ее руках обвисла, и пока она говорила, жестикулируя полными мягкими руками, кожа вздрагивала. Она все показывала рукой на площадь, и донна Анна бросилась туда вслед за Шенудой. Едва заметив, как с верблюда снимают человека, донна поняла, что это был Рыцарь. Его под руководством Шенуды отнесли в дом. Караванщики, передав раненого в руки Шенуды и донны, стали разгружать товары.
