Я улыбалась им, а сама постоянно возвращалась мыслями к Последнему Рыцарю Короля. Где ты, мой таинственный спутник, почему боишься появиться здесь? Что за тайна мешает тебе быть среди своих братьев-христиан?
Прежде чем войти в дом, я оглянулась на улицу, словно ожидала увидеть его, охраняющим мой путь до дома. Казалось, что он все еще рядом, и когда в конце улицы мелькнул силуэт одетого в бедуинскую одежду человека, я сказала себе, что это он. Мы еще встретимся, да, потому что я знала, моим приездом в Акру приключения не закончатся.
Глава 6. Заключенные на небесах
Людовик ІХ все еще находился в Яффе, когда в Палестину прибыла весть о смерти Бланки Кастильской. Едва легат узнал эту печальную новость, он взял с собой Жоффруа де Болье, монаха-доминиканца и исповедника короля, Жоффруа де Сержина и отправился к королю. Прибыв к нему, легат испросил частной беседы в присутствии двоих рыцарей. Король, заметив серьезный вид легата, испугался, что новости будут печальными, провел посетителей в свою часовню, прилегавшую к его комнате, и велел де Сержину запереть засовы покоев. Сев перед алтарем, легат начал беседу издалека, потому что знал, что король очень любил свою матушку.
Он мудро напомнил королю великие дела, которыми он был обязан милости Господа с самого детства, и среди прочих милостей он упомянул о том, что Господь послал ему великую мать, которая воспитала его в христианском духе, всегда была ему поддержкой, руководила и направляла с верностью и мудростью дела его королевства. Затем легат умолк на минуту и, тяжело вздохнув, сообщил Людовику ІХ о смерти королевы Бланки.
Король вдруг громко вскрикнул и залился слезами, затем он опустился на колени перед алтарем и, сложив дрожавшие руки, плача, произнес так тихо, что трое сидевших возле него людей едва могли расслышать его слова:
– Благодарю тебя, Господи Боже мой, что по своей доброте Ты столь долго поддерживал мою дорогую матушку; и вот теперь Тебе было угодно забрать ее к себе. И истинно, Господи, я любил ее превыше всех прочих смертных созданий, и она этого заслуживала. Но поскольку такова Твоя воля, да будет благословенно имя Твое в веках. Аминь…
После король попросил оставить его одного в часовне, легат и рыцари вышли. Два дня с королем невозможно было разговаривать, настолько велико было его горе. Наконец, озабоченные состоянием короля рыцари попросили Жана Жуанвилля побеседовать с ним.
Король был один, когда Жуанвилль вошел к нему. Завидев своего друга, король протянул к нему руки, с грустью произнеся:
– Ах, сенешаль, я потерял свою матушку!
Жуанвилль подавил в себе стремление посочувствовать монарху и произнес, стараясь, чтобы голос звучал твердо:
– Сир, это меня не удивляет, ибо она должна была умереть, но я поражен, что вы, человек мудрый, выказываете столь великую скорбь. Разве вы не знаете, что какая бы печаль ни была на сердце у человека, ничего не должно выражаться на лице, ибо тот, кто так поступает, доставляет радость врагам и огорчение друзьям.
Людовик ІХ на мгновение застыл, вглядываясь в лицо Жана, словно только что увидел его.
– Да… – промолвил он, наконец, – да, вы правы, друг мой. Я справлюсь с горем. Матушка моя была мне опорой, поддержкой, слава Богу, я был счастлив иметь такую мать.
С этого момента король вернулся к обычной своей жизни, и понемногу горе его прошло. Совсем иным был разговор Жуанвилля с королевой Маргаритой. Ее дама призвала Жана, чтобы он поговорил с королевой, которая тоже скорбела. Когда он вошел, королева Маргарита плакала безутешно, словно потеряла родное дитя, а не свекровь, с которой у нее всегда были столкновения.
Жуанвилль холодно взглянул на нее:
– Правду говорят, – сказал он, – нельзя верить женщинам. Ведь покойная была человеком, которого вы ненавидели больше всех, а теперь лицемерно скорбите о ней.
Королева, которая опять была беременна, не упрекнула Жуанвилля в резкости, а напротив, объяснила, что плачет не по королеве, а из-за короля, который так скорбит, и из-за дочери Изабеллы, которая осталась во Франции под присмотром мужчин.
Жуанвилль утешил ее, сказав, что король успокоился, и посоветовал ей подумать лучше о себе и своих детях, которые оказались совершенно без присмотра родителей, погруженных в переживания.
Тихий шум прибоя и легкий ветерок с моря ласкали слух, изредка был слышен визг детей, убегающих от волн. Пакито, Николя, Мари и принц Филипп играли в салки с водой под присмотром Катрин и Маргариты де Бомон. Николетта сидела в тени от скалы и вышивала покров для церкви святого Илии, донна Анна и граф де ла Марш прогуливались вдоль берега, лишь изредка перебрасываясь отдельными фразами. Был вечер, ждали приезда короля и его рыцарей, говорили, что Людовику удалось выкупить еще триста пленников Каира.
Донна Анна была без манишки, волосы были заплетены в две тугие косы, ниспадавшие из-под головного украшения, в которое были вставлены драгоценные камни. Ее котта и легкое сюрко были светлыми и расшиты серебристым узором, который лишь изредка мерцал в вечерних лучах солнца.
Граф де ла Марш бодро шагал рядом с нею, его седые усы и длинные седые волосы придавали ему облик опытного, пожилого, но еще полного сил воина. Донна иногда опиралась на его руку, когда ее башмачки увязали в песке. С завистью смотрела она на босых детей. Граф уловил ее взгляд и ухмыльнулся:
– Донна, вас ничто не может изменить. Время над вами не властно, вы все так же юны и свежи, как и восемь лет тому назад, когда я вас видел в гостях у герцога Бургундского. Испытания не смогли сломить ваш удивительно светлый взгляд на жизнь. Вы мне кажетесь вечным ребенком, который поступает, не задумываясь, как велит ему сердце.
– Увы, – улыбнулась донна, и в ее светлых глазах граф уловил тоску, – я все та же девочка, что и раньше. И с удовольствием бы прошлась по песку босиком, подоткнув юбки, но вы видите, я не всегда поступаю так, как велит мне сердце.
– Бедное дитя, – де ла Марш посмотрел на Анну с сочувствием, – вы грустите.
– Да, – призналась Анна. – Я со страхом думаю о своем возвращении в Италию, в постылый дом… Я так привыкла к постоянному походу, все время быть среди знакомых и друзей, видеть короля, вас, рыцарей. Я столько пережила в этом страшном плену…
Голос ее дрогнул, и она замолчала.
– До конца моих дней, – прошептала она, – до последнего вздоха буду слышать я предсмертные крики гибнущих в руках сарацин рыцарей. И их взгляды, полные мольбы будут преследовать меня повсюду… Если бы султан не спас меня, я бы умерла.
Донна подняла взгляд на море: солнце медленно погружало свое красное тело в волны Средиземного моря. Анна вспомнила капли крови, упавшие на поднос.
– Смотрите, – она задрала край рукава и показала де ла Маршу небольшой шрам. – Я сестра Туран-шейха.
– Не может быть, – де ла Марш, не веря своим глазам, взял ее руку, – он отважился на такое! Но почему же он ничего не сказал о вас королю, почему не захотел вернуть христианам?.. Понимаю, – продолжил де ла Марш мгновение спустя, – конечно, понимаю, не один лишь герцог Бургундский стал пленником вашей красоты, донна Анна Висконти д'Эсте.
