Двери открылись ровно в восемь часов, и в комнату вошли Герцог и Август д'Эсте. Герцог нес бумагу и чернила с пером. Положив все это на стол, он жестом пригласил меня присесть, любезно отодвинув от стола стул. Я немного помедлила и села.
– Что вы хотите, чтобы я написала, Герцог? – спросила я, усаживаясь поудобнее и разворачивая бумагу.
– Завещание, – ответил Герцог.
Я испуганно посмотрела на него.
– Завещание донны Анны, или распоряжение ее имуществом. Подумайте хорошенько, как поступить, Ольга.
Поскольку все стояли и ждали моих действий, не задавая вопросов Герцогу, пришлось окунуть перо в чернильницу, постучать по краю, чтобы сбросить лишние чернила, и нацарапать на бумаге распоряжение донны Анны.
– Как начать? – спросила я. – Как объяснить, куда исчезнет донна Анна?
– Напишите, что отправляетесь в долгое путешествие, – подсказал Август.
Я оставила дом в Италии Николетте и Винченцо Доре, имение герцога Бургундского Жану и Маргарите де Бомон, оставив им половину средств, с условием, что они переедут туда. Остальные средства я распределила между слугами и оставила небольшое пожертвование на строительство собора Парижской Богоматери.
Когда я закончила, Герцог взял письмо, прочитал его и одобрительно кивнул. Он посыпал его песком, встряхнул и аккуратно свернул. Когда письмо исчезло в кармане его камзола, он сказал нам:
– Идите в залу, где проводит аудиенции король. Вы должны будете войти в зал в боковые двери, а когда мы присоединимся к вам, выходите через главный вход.
Мы вышли, ничего не понимая. Артур шел немного отдельно от нас и молчал, пока мы втроем возбужденно обсуждали странное поведение братьев.
Войдя в залу аудиенций, мы умолкли. В вечернем свете уходящего дня зала была пустой и грустной. Людовик ІХ сидел на троне неподвижно, задумчиво подперев голову рукой, и казался застывшим изваянием. Я нерешительно позвала его:
– Сир… – он повернулся к нам и с печалью улыбнулся. Мною овладела необыкновенная нежность к этому человеку. Я подошла ближе, и он протянул мне руку. Я взяла его кисть и внимательно посмотрела на нее. Эта рука была сильной, когда поднимала меч во имя защиты веры, но она столько раз казалось мне слабой и беззащитной в дни, когда король был болен, и я ухаживала за ним. Я знала каждую жилку на этой руке, каждый шрам и, опустившись на колени возле трона, я благоговейно прижалась щекой к его руке.
– Донна Анна! – Людовик снова слегка улыбнулся, немного укоряя меня за то, что я встала перед ним на колени. Он попытался поднять меня, но я покачала головой.
– Я уезжаю, сир, – с трудом выдавила я из себя, стараясь, чтобы он не видел, как дрожат губы.
– Анна! Вы возвращаетесь домой?
– Да, – я наклонила голову, чтобы он не заметил моих слез. Я хотела обнять его крепко и прижать к себе, потому что понимала, что вижу его в последний раз.
– Вы плачете, донна?
– Да, – и смеясь, и плача, ответила я, поглаживая его руку и не смея посмотреть на него. – Я и мои друзья… мы уходим. Берегите себя, сир…
Я поцеловала руку святого короля, побежденного победителя, нижайшего и самого искреннего из всех рабов своего Бога. И если христиане, если Франция и проиграла этот поход, то победитель все же сидел передо мной, ибо теперь у христиан был король, одержавший победу над самим собой, над человеческими слабостями и страхами, которым мы все подвержены.
– Я счастлива, ваше величество, что Господь подарил мне встречу с вами.
Король смотрел на меня, его голубые глаза ласково улыбались. Рука его выскользнула из моих ладоней и легла мне на голову. Он погладил меня, словно маленькую девочку, по голове и благословил.
– Я благодарен Богу, донна Анна, что вы появились на Кипре в самом начале моего похода. Ваши друзья идут с вами? – он посмотрел на застывших у входа ребят.
Вадик подошел к нему и опустился на одно колено.
– Сир, позвольте мне поехать с донной.
– Все правильно, сир Уилфрид, вы должны быть с нею.
Но король посмотрел опять на Артура. Тот, помедлив, приблизился к нему.
– Последний Рыцарь Короля, – вздохнул Людовик, – я желаю тебе удачи и счастья.
– Благодарю вас, сир, они мне пригодятся.
– Все же вы оба покидаете меня, – король посмотрел на нас с Артуром и улыбнулся, – будьте счастливы…
В этот момент кто-то звякнул в окне, мы услышали шум крыльев, и в залу через приоткрытые ставни влетели два голубя. Один был белоснежным, а другой черным как сажа. Они облетели залу и сели мне на плечи. Белый на правое плечо, а черный на левое. Пришло время уходить.
Вадик, Катя и Артур поцеловали руку королю и повернулись ко мне. Нерешительно, мы двинулись к главному входу в залу, напротив которой сидел король. Пока мы шли, черный голубь беспокойно крутился у меня на плече. Я усмехнулась:
– Смотрите, Герцог, не капните на меня, – и черный голубь слегка ущипнул меня клювом за мочку уха.
Артур решительно вышел вперед к дверям и, протянув руки к ручкам, потянул их на себя. Двери открылись, и белый свет, такой яркий, что больше ничего не было видно, ослепил нас. Мы смело шагнули в белое пространство, и я оглянулась напоследок на короля. Он сидел на троне в конце залы и удивленно созерцал нас. Потом я повернулась вперед, и позади послышался грохот закрываемых дверей.
Мы шли по белому коридору, прикрыв глаза, и постепенно я начала ощущать, что становлюсь легче. Я не сразу поняла, что исчезает вес моего великолепного кружевного платья. Вскоре я уже не видела своих друзей, не ощущала даже веса голубей на плечах, в какой-то момент я почувствовала головокружение и, испугавшись, что упаду, открыла глаза.
Мы растерянно оглядывались вокруг, ничего не понимая. Мы стояли в музейной зале возле шпалеры и витрины с мечами. На всякий случай, чтобы убедиться, что все это нам не снится, мы ощупали себя самих и друг друга. Мы были в тех же одеждах, что и несколько лет назад, на плечах висели университетские сумки. Несколько секунд мы на глазах у удивленных посетителей радостно обнимались, не в силах произнести что-нибудь членораздельное.
– Так что же это было? – выдавила из себя Катя.
– Сон? – произнесла я.
– А вам случалось слышать о случаях массовых галлюцинаций? – спросил Вадик.
Я вытащила из кармана сумки сотовый и поцеловала его серый корпус. На дисплее по-прежнему высвечивалась дата нашего похода в музей. Наши охи и ахи, а также беспричинный смех и восторженные объятия привлекли к себе внимание нашей группы. Мы посмотрели на Николая Палыча и своих однокурсников с любовью и радостно бросились к ним навстречу.
Ребята настороженно отнеслись к нашему восторгу, им, должно быть, показалось, что мы обкурились, настолько эйфория вскружила нам голову. Мы были готовы смеяться и радоваться дальше, но Николай Палыч продолжал экскурсию и приблизился к шпалере, возле которой мы оказались, когда открыли глаза.
