– Месяц, может, чуть больше, но ведь это не то, что ты хочешь сказать мне? – заметив, что Факр-Эддин колеблется, султан велел всем остальным выйти, и в комнате помимо султана и его эмира осталась только Шеджер-Эдду.
– Мой господин, – с почтением начал эмир, – мне кажется, что династии Айюбидов угрожает еще один враг, может, даже еще более опасный, чем христиане. Мамлюки, мой господин, которым ты дал владения и власть, подняли головы и считают себя высшей силой в Египте. Если Туран-шейх окажется неспособным подчинить их себе, они полностью заберут себе власть. Они не слушают нас, их воины задирают наших воинов, они сеют раздор и сумятицу.
– Нет у мамлюков своих воинов! – вскричал султан и тут же слабо откинулся на подушки. Шеджер-Эдду отерла его покрытый испариной лоб. – Они всегда подчинялись династии Айюбидов, потому что помнят, кто они. Это бывшие рабы, доказавшие верной службой поколений свою надежность. Именно поэтому мы даем им власть и деньги: потому что они никогда не предадут нас. Ты, эмир, никогда не доверял им, поэтому и они недолюбливают тебя. Вот увидишь, они подчинятся моему сыну с той же радостью, что подчинялись мне.
– Рабы всегда ненавидят своих хозяев, мой господин, даже если едят с ними с одного золотого блюда, – вкрадчиво сказал Факр-Эддин, но султан ему не ответил.
– Махр-эд-Сарат вместе с другими мамлюкскими эмирами… – продолжал Факр-Эддин, но султан прервал его, подняв руку.
– Оставь его в покое. Ты должен сказать мне, как остановить крестоносцев.
– Люди не смогут сделать ничего, мой повелитель, – грустно заключил Факр-Эддин, – только Аллах может остановить франков. Они нахлынули, словно воды разбушевавшегося Нила, и теперь все зависит от того, что решат они. Мы же не в силах…
– Воистину устами твоими глаголет Аллах! – вскричал султан, радостно приподнимаясь на подушках. – Зови сюда всех, Факр-Эддин, я знаю, как задержать крестоносцев до самой осени в Дамьетте!
Глава 4
В зале, где бароны и король обсуждали дальнейшие действия, шли нешуточные споры. Крики разносились по всему дворцу, и королю приходилось прикладывать немало сил, чтобы сдерживать противников и не допустить ссор.
Герцог Бургундский, графы Суассонский и Артуасский, магистр ордена госпитальеров Гийом де Шатонеф и магистр ордена тамплиеров Гийом де Соннак вместе с другими влиятельными баронами и рыцарями предлагали королю воспользоваться ужасом, охватившим мусульман, и действовать как можно быстрее, чтобы захватить столицу Египта. Архиепископ де Бове поддерживал их, напоминая королю, как испортила воинов долгая зимовка на Кипре, когда они забыли о своем долге перед Христом и предались распутству.
Король же, поддерживаемый герцогом Анжуйским и остальными, хотел дождаться своего брата Альфонса Пуатьерского, который должен был прибыть в августе с подкреплением, во главе дворянского ополчения Французского королевства. Кроме того, на нескольких кораблях, прибывших за эти дни в Дамьетту, приехали рыцари из многих стран, в том числе группа из девяти английских рыцарей, и это казалось королю хорошим знаком: он надеялся, что к ним присоединится еще сотня-другая воинов.
Решительность короля преодолела сопротивление баронов, только когда к нему прибыли послы от султана и передали, что султан Негем-эд-дин вызывает Людовика на сражение 25 июня. Король принял вызов, и воины стали ждать конца месяца, чтобы отправиться на сражение.
Рыцари-англичане поселились возле Гийома Длинного Меча, который быстро нашел с ними общий язык. Вадик теперь частенько пропадал в их компании и разбил даже рядом свой шатер, где иногда оставался ночевать, если они с рыцарями напивались до чертиков. За двадцать дней, что отделяли нас от 25 июня, армия крестоносцев превратилась в скопище праздных безумцев, которые от бездействия и жары устраивали постоянные беспорядки. Король пытался найти им занятие: посылал их на разведку, организовывал ремонт стен города и башен – но это не спасало положения.
Нам тоже было совершенно нечем заняться, и мы все ждали, когда же вернутся Август и Вельф, чтобы забрать нас из этого сумасшедшего дома. Как только военные действия утихли, я вновь начала донимать отца Джакомо тем, что хочу развода. Мне нужно было торопиться и успеть до 25 июня, потому что потом Висконти и король с архиепископом уедут из Дамьетты. Но уговорить архиепископа де Бове было совершенно невозможно. Если на Кипре он вызывал меня к себе каждые три дня, то теперь старательно избегал встреч, словно надеялся таким образом уничтожить мою решительность. Зато активизировался Висконти: он приходил во дворец каждый божий день и требовал, чтобы я с ним поговорила.
Первое время я отказывалась принимать его, потому что боялась, хоть и не хотела себе в этом признаться. После его нападения на Кипре при одной мысли о нем волосы дыбом вставали на моей голове. К тому же мы жили в совершенно неприемлемых для визитов помещениях – наши три небольшие спальные комнаты выходили в одну большую, которая отделялась от коридора лишь широкой решетчатой дверью. Мы пришли к выводу, что в этих комнатах, должно быть, жили жены или наложницы султана, за которыми присматривали через решетку евнухи. Зная об этом, королева сказала мне, что я в любое время могу воспользоваться небольшой залой и принимать там своих гостей, но я не спешила никого приглашать. Граф де ла Марш поправлялся медленно и только недавно начал вставать с постели, мне можно было посещать его вместе с отцом Джакомо и Катей, но одна к нему я ходить не рисковала. С герцогом Бургундским мы тоже виделись мало – он патрулировал окрестности со своими рыцарями, не давая им впасть в леность и праздность, и только вечерами приходил во дворец, чтобы развлечь дам беседой и музыкой.
Наверное, мы все вспоминали наши вечера на корабле и на Кипре с одинаковой ностальгией – там мы были скрыты от посторонних глаз и кривотолков, чувствовали себя раскованней, а под присмотром дам-сплетниц было нелегко общаться. Кроме этих друзей, я иногда встречала Жоффруа де Базена, Жана де Бомона и Селира Анвуайе. С последним мне было довольно тяжело разговаривать, и всякий раз наши встречи становились все более мучительным испытанием моего терпения. Анвуайе, быстро изучив маршрут моих передвижений по городу, поджидал после утренней службы у выхода из храма и провожал до дворца султана или, если я хотела навестить де ла Марша, до дворца эмира. Вместе со мной были друзья, и только это сдерживало Анвуайе, но едва мы оставались один на один, чуть отстав от компании, пусть даже на долю секунды, Анвуайе начинал вешать мне на уши такую лапшу, что голова тяжелела. Его фразы с претензией на любезность и комплименты были такими пошлыми и глупыми, что я несколько раз сдерживала себя, чтобы не рассмеяться. Он претендовал на звание полной противоположности герцога, на которого стремился быть похожим, наблюдая мой восторг перед красивыми словами трубадура.
Но герцог был Мастером – слова, повинуясь его желанию, переплетались друг с другом и превращались в изысканные сети, куда так легко попадались все дамские сердца. Стараясь быть любезным со всеми, он сыпал комплиментами направо и налево, никогда не повторяясь и не позволяя себе банальностей. Он посвящал песни то одной, то другой, но, исполняя их, смотрел только на донну Анну. Анвуайе бесился, но ничего не мог поделать – герцог был лидером дамских симпатий.
