Мах-эд-Сарат, командир отряда самого многочисленного войска мамлюков, велел отправить своему господину Бейбарсу весть о том, что христиане наступают, а султан по-прежнему слишком слаб, чтобы руководить войском. Мах-эд-Сарат был главным доверенным лицом Бейбарса, именно он послал к французам посланников, убеждавших короля франков выступить на Каир. Мамлюки, хоть и ненавидели султана, но не собирались сдавать Людовику Каир, они жаждали смены власти, а христиане были для них такими же врагами, как и прежде. Рассказ про Мах-эд-Сарата, желающего отомстить султану за смерть брата, для них был лишь уловкой, чтобы выманить короля из укрепленной Дамьетты. Бейбарс, теневой владыка тайной империи мамлюков, ответил Мах-эд-Сарату, выражая опасение, что могущественный враг Факр-Эддин может забрать себе власть султана. Этого опасения было достаточно, чтобы командир мамлюков понял: Факр-Эддин должен умереть.
28 ноября армия крестоносцев двинулась в путь. Королева, будучи на четвертом месяце беременности, чувствовала себя в этот день неважно и проводила своего супруга лишь до ворот дворца. Король был спокоен за безопасность королевы и детей, потому что оставлял с ней сильный гарнизон, состоявший в основном из экипажей кораблей. Вместе с Маргаритой в крепости остались ее золовки и почти все дамы, что последовали за своими мужьями в поход.
Донна Анна смотрела, как прощались граф и графиня Артуасские, и вспоминала, как рано утром в саду, куда выходили ее окна, она наблюдала прощание Уилфрида и графини. Теперь она была убеждена сильнее, чем когда-либо: для графини поклоняющийся оруженосец был лишь способом разогнать тоску, как маленькая комнатная собачка, которую держат, потому что так принято и так веселее. Анна испытала необычайное чувство жалости и негодования, наблюдая, как ее друг преклонялся перед женщиной, которую не любил и которая не любила его. Это был дешевый спектакль уличных актеров с патетическими жестами, красивыми словами, но представление фальшивое и искусственное насквозь. Наверняка графиня и ее муж смеялись над незадачливым англичанином, который поклонялся чужой жене, не замечая свою. Сквозь прозрачные занавеси, пронизанные лучами утреннего солнца, Анна услышала, как Уилфрид, догоняя графиню, спросил у нее, что привезти ей из похода. Графиня, смеясь, ответила, чтобы он привез ей самую большую черную жемчужину.
Донне уже приходилось слышать о том, что так называли Катрин, и наглость графини превзошла все ее ожидания. Это все равно, как если бы она попросила Катрин в служанки, и донна возмутилась, когда Вильям ничуть не оскорбился подобному требованию.
Графиня Артуасская была одета в платье, четко обрисовывавшее лишь плечи и грудь – дальше тело терялось в мягких складках ткани. У нее были длинные волосы пепельного цвета, очень красиво блестевшие в любой прическе. Графиня гордилась своими волосами и оставляла всегда свободную прядь или хвост, который она могла перебирать руками, любовно наблюдая за тем, как ее пальцы расчесывают локоны. У нее были большие синие глаза, широкий нос и аккуратные губы, а на щеках всегда играл легкий румянец.
Уилфрид пообещал ей любой ценой достать трофей, и графиня исчезла, скользнув в маленькую дверцу в саду, отказав рыцарю в поцелуе. Каждое ее движение было обольстительным, донна не могла не признать, что графиня имела власть над мужчинами. Только вот донне была видна ее игра, а Вильяму нет. Он упорно отказывался обсуждать свою Даму с Анной.
Король в тот день чувствовал себя неважно, донна Анна, следуя вслед за ним и его рыцарями, не могла не заметить, как бледен был монарх. Людовик всячески старался скрыть от всех недомогание, шутил и подбадривал товарищей и братьев, но веселость его то и дело гасла, уступая место грусти.
Армия крестоносцев на момент отбытия из Дамьетты составляла 60 000 человек, среди которых 20 000 было конными воинами. По реке шел флот из пятидесяти галер, которые везли продовольствие, вещи, военные машины. Донна Анна, Катрин Уилфрид и Маргарита де Бомон были единственными знатными женщинами, которым король дал согласие на участие в походе. За двух первых его попросил сам архиепископ де Бове, удивив короля необычайным стремлением развести донну с мужем. Король уступил скорее от того, что не ожидал подобной просьбы. Маргарита де Бомон последовала вслед за мужем своевольно, не желая слушать никого.
– Я его жена перед Богом и людьми, – говорила она, возвышаясь над королем на целую голову. – Я дала клятву быть с ним всегда – в болезни и в счастье, пока смерть не разлучит нас. Слышите? Только смерть способна разлучить меня с ним. Поэтому я не нуждаюсь в разрешении, я выполняю клятву, данную Богу.
У короля не нашлось более убедительных аргументов. Маргарита де Бомон была сильной, высокой, широкоплечей, как мужчина, но лицо у нее было довольно миловидным. Она расцветала, когда ее муж был рядом, и если бы не резкие, грубоватые движения, ее можно было назвать женственной. Но увы, она во всем была прямолинейна и правдива – в каждом движении, лишенном грации, и в каждом слове, лишенном лести и стремления понравиться. Во Франции она оставила двух маленьких сыновей на попечение своей матери и сестры, последовав за мужем в поход. Маргарита говорила, оправдывая свой поступок, что не собирается отдавать мужа в руки восточных женщин, поэтому последует за ним, даже если он того не захочет.
Для донны Анны Маргарита стала настоящим испытанием: донна терялась перед ее прямыми вопросами, проникновенным взглядом, выворачивающим наружу все потаенные мысли и тайны. Первое время, пока они плыли на галере, следя за передвижением войска по правому бегу Нила, донна и вовсе старалась молчать, чтобы не навлечь на себя допросы Маргариты. Николетта отправилась в поездку вслед за донной, не пожелав оставить свою хозяйку, и теперь помогала с прическами и платьем всем трем, поскольку больше женщин на галере не было.
Передвижение войск шло крайне медленно, ибо галеры двигались против течения и ветра, экипажу приходилось работать веслами, гребцы быстро выбивались из сил, за день корабли преодолевали расстояние, примерно равное лишь одному лье. Рыцарям приходилось двигаться наравне с кораблями, и это выводило воинов из себя. Умиравшие от бездействия и нетерпения тамплиеры шли в авангарде и, стиснув зубы, наблюдали за гарцующими на горизонте отрядами мамлюков.
Вскоре турки предприняли попытку атаковать тамплиеров. Они нахлынули на отряд, но были отогнаны прочь, однако же маршал Рено де Вишье был выбит из седла.
Король передал приказ не трогать врага, но де Вишье уже горел от ярости и жажды мести. Пришпорив коня, он крикнул «Я не потерплю такого, на них, во имя Бога!», и вслед за ним помчались все тамплиеры. Лошади рыцарей, шедшие не спеша вдоль реки вот уже который день, были полны сил, в то время как лошади мамлюков порядком устали от маневров, поэтому тамплиеры без труда нагнали их.
С галеры можно было видеть, как несущийся тяжелый отряд тамплиеров, поднимая облако пыли, словно лавиной накрыл отряд мусульман, и в пыли засверкали вперемежку белые плащи с красными крестами тамплиеров и серые одежды турок. Лязг оружия доносился даже до реки, более того, тамплиеры, зажав турок в тиски, не оставляли им иного пути для отступления, чем реку. Оттеснив их к воде, рыцари методично начали уничтожать всех, а сарацин было много, около пяти сотен, и все они погибли. Те, кто не хотел умирать, падали на колени, моля о пощаде, тамплиеры хватали их за волосы и топили в реке, как котят.
