Мы втроем оказались, по иронии судьбы и нелепой случайности, отрезанными от галер, на которых должны были пребывать в безопасности, пока крестоносцы сражаются. Мы находились в лагере и наравне со всеми встречали опасности этого пути. О мирной жизни в Дамьетте мы вспоминали с той же ностальгией, как когда-то давным-давно вспоминали о Москве.
Едва мы освоились в лагере и нас стал мучить голод, крестоносцы начали искать способ перейти Ашмун. Поиски брода результатов не дали, тогда решили устроить переправу. Надо отметить, что Людовик предвидел подобные проблемы еще во Франции, поэтому в состав наших отрядов входили инженеры, способные построить плотину для переправы, которая, как рассчитывал дальновидный король, впоследствии могла бы послужить запрудой, отбрасывающей воды к месту слияния с Нилом. Постройкой руководил Жослен де Курно, я запомнила его благодаря громогласному басу, которым он отдавал команды. Этот человек с луженой глоткой был способен наорать даже на короля, но не от злости, а просто потому, что привык кричать. Он редко контролировал громкость голоса, поэтому его сторонились, ибо тот, кто по незадачливости своей оказывался рядом, мог оглохнуть и испугаться внезапного рыка де Курно.
За строительство взялись с энтузиазмом, потому что с продуктами дело обстояло совсем плохо. Мы ели один раз в день, остальное время поддерживая себя сушеными финиками и бананами. Под Рождество, когда мы молились под открытым небом (это были одни из самых моих любимых месс), на нас напали сарацины.
Это было подло, поскольку в тот день христиане готовились к празднику, молились, исповедовались, настраивались на торжественный лад. Это был прекрасный день: предзакатные лучи солнца окрашивали берег в оранжево-багряные тона. Из-за того, что земля, глина и каменные породы, формировавшие берега Ашмуна, имели красноватый оттенок, казалось, что это кровоточащая, светящаяся земля была разрезана клинком, и края раны – берега – полыхали от боли. И все же в этом цвете с отблесками золотистых лучей солнца была некая радостная торжественность, предчувствие священнодействия, самоотдача и жертвенная покорность земли человеку. Люди рвали землю на части, переделывали ее, подстраивали под себя, но всегда, во всем она оставалась чистой и невинной, словно агнец, безропотно идущий на заклание. Она знала нас, она любила нас, земля давала жизнь и радостно принимала обратно в свои объятья погибших сыновей. Недаром считается, что Бог сотворил человека из глины – с ней, прежде, чем с небом, мы связаны неразрывными нитями. Только после тела человеку была дарована бессмертная душа.
Небо серело, облака были позолочены легкой дымкой… Облака в Египте вещь совершенно немыслимая, за все пребывание я наблюдала их только раз десять, не больше. Они, как редкие гости, напоминали о Европе, и при их появлении тоскливо сжималось сердце. И вместе с этим ландшафт с рекой, пальмами, мечетью на другой стороне реки, скалистыми берегами, пустыней на горизонте напоминал библейские пейзажи, и в Рождество представить, что примерно в таком же месте, как это, недалеко от города Вифлеем в пещере родился младенец, которому суждено было изменить мир человека, было удивительно легко. Легко было верить, что это было, что это есть, что Бог осязаем и существует, и душа настраивалась на диалог с небом. Поверьте, минуты, когда человек, искренно и позабыв обо всем, вдыхает воздух и понимает, что он часть большой Вселенной, которая управляется Богом, в жизни можно пересчитать по пальцам. В такие моменты им овладевает религиозный экстаз, от счастья Бытия льются слезы, от восторга Жизни захватывает дух, от разговора с Ним замирает сердце.
Мы молились все вместе, и было так болезненно хорошо, что я плакала, шепча молитвы. «Он родился! Родился!» – с восторгом думала я, украдкой стирая соленые слезы. Вдалеке берег реки был покрыт розовым налетом – там кормились фламинго. Под священные песнопения стая, поднявшись по тревоге, пролетела медленно мимо нас, словно прощаясь. А потом дозорные объявили о приближении неприятеля.
Молитва была прервана, рыцари побежали к своим шатрам за оружием. Наш лагерь атаковала сарацинская конница. Испуганные коровы и козы метались по лагерю, каким-то образом выскользнув из загонов. Собаки бегали среди них, лаяли, пытались укусить животных за ноги.
В одно мгновение лагерь практически опустел, донна Анна схватила первое попавшееся под руку копье и, повернув его острым концом вниз, погнала коз и коров, пытаясь загнать их обратно в загоны. Катрин Уилфрид, Маргарита де Бомон, Николетта и раненые, оставшиеся в лагере, помогали ей вернуть на место испуганных животных.
– Эйп! Эйп! Эйп! – покрикивала Анна, угрожая козам копьем, их колокольчики нервно звенели, пока животные метались среди шатров.
– Мастерски управляетесь, донна! – заорал Жослен де Курно, который тоже остался в лагере и теперь пытался повернуть корову, которая встала поперек входа в загон. – Может, и с коровами у вас найдется общий язык?
– А вы попробуйте с ней поласковей, мэтр де Курно! – крикнула Анна, смеясь. – Может, она вас послушает?
– От меня ласкового слова, донна, не дождалась ни одна женщина, неужели я стану расточать комплименты корове? – простоватый Жослен чувствовал себя свободно, общаясь с донной Анной, та удивительно легко и кротко говорила со всеми, словно не была избалована светскими беседами.
– Подумайте, мэтр, – говорила Анна, подходя к нему, – у меня практика общения с коровами отсутствует, я их даже боюсь – такие большие, красивые и опасные животные, с такими печальными, добрыми глазами…
Она погладила корову, согнав с ее спины слепней, уперлась ладонями в морду животного, но не с силой, а так, словно хотела погреть руки в ее дыхании.
– Маленькая, славная… – шептала она, чуть отталкивая корову от себя, и наконец корова послушно повернула в сторону входа и спокойно прошла внутрь.
– Вы просто волшебница! – восхищенно сказал один из раненых, наблюдавший за сценой. – Удивительно, чего может добиться лаской женщина!
– Лаской ли? – пробормотал сквозь зубы капеллан, стоя неподалеку.
Послышались крики дозорных, гневные, предупреждающие об опасности, и, чуть позже, крики боли. Пока основная масса крестоносцев сражалась с конницей, отряд мамлюков подошел со стороны реки и напал непосредственно на дозорных. Арбалетчики падали замертво с насыпи, пронзенные стрелами, все остальные воины, раненые и здоровые, что были в лагере, бросились туда на помощь. В один миг донна Анна осталась в одиночестве возле загона, окаменев от внезапности атаки, даже не успев испугаться. В следующий миг она, заперев на задвижку загон, сорвалась с места, крича:
– Катрин! Вильям! Марго! – она набегу столкнулась с бегущим Уилфридом, который затягивал ремень на поясе.
– Куда ты? – схватив его за плечи, спросила она.
– Туда! К остальным! – слегка отталкивая ее, ответил он, доставая меч из сваленной возле палатки кучи оружия и вынув его из ножен, отбросил их в сторону.
– Остановись! Тебе нельзя! – донна не успела договорить, как Вильям уже карабкался на ров, туда, где нападали на рыцарей сарацины.
