– Да, – ответил бедуин. – Я вижу, что ты, король, беден, потому что рыцари твои голодны и жалки, и я не потребую с тебя высокой платы.
– Тогда зачем ты это делаешь? Уж не хочешь ли заманить нас в ловушку?
– Нет, добрый господин, я не собираюсь предавать тебя в руки сарацин. Я хочу помочь тебе. Меня об этом попросил человек, которому я не мог отказать.
– Человек? Какой человек?
– Асад, мой господин. Так называют его бедуины-кочевники.
– Асад? – король вопросительно посмотрел на Ива, и тамплиер пояснил:
– На арабском это значит «лев», сир. Не представляю, кого он мог назвать так. Кто такой этот Асад? – спросил Ив у бедуина.
Бедуин провел рукой по колючей щетине и засмеялся:
– Асад – грозный лев пустыни. Он спас мне жизнь, когда я заплутал в песках, отстав от каравана. Он помог мне, теперь я выполняю его просьбу. Но я не могу сказать вам, кто он, потому что сам не знаю.
– Как же так? Тебе спасли жизнь, а ты даже не знаешь, кто он? Хоть описать ты его можешь? Кто он – христианин ли, мусульманин? – Ив Шатрский пристально смотрел на бедуина.
– Ты, рыцарь, еще молод и не знаешь, сколько тайн таит в себе этот мир, – сурово ответил бедуин, перестав смеяться. – На земле есть вещи, описать которые невозможно. А уж тем более не в силах описать человек то, что он не видит.
– Хочешь сказать, что ты не видел того, кто спас тебя?
– Я видел храброго и доброго Асада, господин. Но лица его я не видел. У Асада нет лица, он безлик.
Людовик, едва только ему перевели слова бедуина, вскочил на ноги. Он бросился к распятию и помолился. Перекрестившись, он поднялся, полный решимости:
– Мы последуем за тобой, добрый человек. Заплатите ему половину, завтра он получит вторую.
– Вы уверены, что принимаете верное решение, мой король? – спросил Жуанвилль, нерешительно глядя на Людовика.
– Я верю, мой сенешаль, что в мире не может быть двух храбрых мужчин, скрывающих свое лицо. Это должен быть Последний Рыцарь. В этом я уверен. Объявите полную готовность.
– Ваше Величество, я все же на вашем месте поостерегся бы… – начал говорить де ла Марш, но Роберт Артуасский гневно прервал его:
– Вы всегда так осторожны, милый маршал? Помнится, что однажды ваша осторожность подвела вас. Вы метались между двумя противниками, не в силах решить, какой из них сильнее. Не думаю, что стоит повторять попытку.
Де ла Марш вздрогнул, словно его ужалил скорпион, его глаза сощурились, через мгновение он обратил свой взгляд на короля. Но Людовик, вопреки привычке, не стал оправдывать де ла Марша.
– Не думаю, что нам следует остерегаться Последнего Рыцаря, он еще ни разу не предал нас, – рассеянно сказал король. Роберт Артуасский насмешливо ухмыльнулся побледневшему от унижения де ла Маршу, но тот быстро взял себя в руки.
– Хорошо, сир, – процедил он сквозь усы и вышел вон из шатра на свежий воздух. Дышать было больно, грудь сжималась от перенесенного унижения. Столько лет граф де ла Марш боролся со своим прошлым, но оно всякий раз вновь и вновь напоминало о себе, и его накрывала удушающая волна стыда. Неужели человек не может исправить совершенной ошибки? Почему не имеет он права начать новую жизнь? Все попытки доказать преданность своему королю так и остались лишь попытками – король все время защищал его, но сегодня все же уступил насмешникам. «Не думаю, что нам следует остерегаться Последнего Рыцаря, он еще ни разу не предал нас», – вспомнил де ла Марш. Разве не намекал этим король, что он, де ла Марш, верой и правдой служивший ему столько лет, не заслуживает большего доверия, чем какой-то неизвестный человек, который берет на себя смелость называться рыцарем! Где же справедливость в этом мире? Как может человек исправить ошибку прошлого? Это восстание, в котором он участвовал, стремясь лишь помочь своей стране, бросило тень на всю его жизнь. Для всех баронов, даже для короля (теперь он в этом не сомневался) де ла Марш останется лишь жалким предателем, дважды трусом, потому что сначала он предал короля, отвернувшись от него, а потом предал своих друзей, вновь присягнув на верность Людовику. Обида тисками сжимала сердце, граф несколько раз вдохнул воздух и направился к шатру герцога Бургундского рассказать о визите бедуина и о появившейся возможности перебраться на тот берег.
Стоял февраль, днем было жарко, по вечерам дули сильные ветра, приносившие песок из пустыни. Наутро король велел собрать в лагере общий совет, чтобы обсудить тактику атаки. Брод находился на одно лье ниже лагеря, поэтому король не хотел, чтобы сарацины видели, как армия покидает лагерь. Было решено, что они пойдут ночью, чтобы утром внезапно напасть на Мансур, перейдя реку. В авангард решили поставить жадных до сражений тамплиеров, они всегда были надежным прикрытием для основных войск короля. Но граф Роберт Артуасский начал просить своего брата пустить его со своим отрядом вперед, обещая не нападать на врагов преждевременно. Король сомневался долго, потому что прекрасно знал своего безрассудного брата, готового броситься в атаку, едва противник покажется на виду. Но горячая любовь к Роберту и его убедительные обещания и клятвы сдерживать необдуманные порывы свои и своих людей наконец взяли верх над полководческим разумом короля, и он уступил, но не совсем. Он поставил его вторым после отряда тамплиеров, фактически разрешая ему двигаться на одной линии с ними, то есть в авангарде. Но подчиняться обязал магистру ордена Гийому де Соннаку, запретив брату принимать какие-либо самостоятельные движения. После тамплиеров и отряда Роберта должно было следовать основное войско с королем, а замыкать войско – отряд под командованием герцога Бургундского.
Тем же вечером войска выступили из лагеря. Герцог Бургундский зашел вместе с Вильямом проститься с донной Анной и Катрин, которые оставались в лагере под защитой герцога Анжуйского и его отряда.
– Зачем вы не остались на защиту лагеря, как предлагал вам король? – спрашивала донна Анна, помогая Вильяму облачиться в гербовую одежду. – Почему попросились в бой?
– Это то, ради чего мы приехали сюда, донна. Защищать с мечом свою веру, – ответил герцог.
– Веру нельзя защитить мечом, – печально улыбаясь, ответила она. – Веру надо защищать только верой. Защищая ее мечом, вы лишь показываете, как мало вы знаете о ней, ведь Христос учил любви, учил обращать людей любовью и убеждением, говорил о милосердии, доброте, смирении и кротости. То, что вы делаете, это тщеславие и жажда власти, земель, денег – чего угодно, но только не торжества веры.
– Вы неправы, донна, – прервал Анну Вильям, заметив, как странно смотрит на Анну герцог. – Вера может утверждаться разными путями. Мы приняли крест и дойдем до конца. Вы еще измените свое представление о мире, когда мы победим всех.
– Я слишком много раз меняла свое мнение, друг мой, – покачала головой Анна. – Боюсь, что я стала законченной сторонницей миролюбия. Всех врагов не победишь.
– Мы наградим вас за вашу кротость, донна, – весело заявил герцог, прогоняя прочь задумчивость. – Говорят, что Мансур богат. Что вы хотите, чтобы я вам привез?
