Энергичный, сильный, смелый Бейбарс, казалось, был повсюду. Он успевал давать распоряжения и тем отрядам, что избивали тамплиеров и отряд графа Артуасского, и тем, кто атаковал переходившие брод отряды короля.
Герцог Бургундский старался организовать переправу в том хаосе, в котором пребывало войско короля. Вильям Уилфрид надрывал глотку, передавая его приказы дальше. Он стоял в воде, его сапоги уже отяжелели, лошадь мотала гривой, чтобы стряхнуть слепней.
– Уилфрид! – орал герцог. – Что делают эти сумасшедшие! Правее, правее!
– Правее!!! – надрывался Вильям, размахивая мечом. – Вы что, собрались утопиться? Куда прете!
Отряд герцога был последним, но там, на берегу, вышедшие из воды христиане были не в состоянии отогнать от берегов сарацин. Мамлюки обстреливали их, сбрасывали с крутых берегов, боролись врукопашную. Это была настоящая битва, схватки то и дело возникали в разных местах, и обе стороны проявляли чудеса храбрости. Армия крестоносцев, застигнутая врасплох в самом разгаре переправы, не успела перестроиться и теперь представляла собой хаотичные отряды. Таким образом, безрассудный и дерзкий поступок графа Артуасского уничтожил тот эффект внезапного перехода через реку, на который так рассчитывал король, и поставил весь поход на грань поражения. Вильям поднял голову и увидел, как король, поднявшись на берег, вынимает из ножен меч. К нему уже со всех сторон спешили сарацины.
Величайшее смятение, царившее на Мансурской равнине, не шло ни в какое сравнение с тем отчаянием, что охватило тех, кто остался в лагере. Люди сотнями высыпали на берег и, бессильные помочь своим товарищам на том берегу, горестно сжимали кулаки, воздевали руки к небу, молились за спасение погибающих. Торговцы и их дети, женщины, ремесленники, слуги, крестоносцы – все были равны в своем отчаянии. У некоторых началась истерика, они заламывали руки, били себя по голове, рвали волосы, громко кричали и плакали, восклицая: «Увы! Увы! Мы все погибли! Господь оставил нас! Король и братья, все наши милые друзья, все погибли!» И чем чаще звучало это в толпе, тем безумнее становились люди, царапая себе лица, они рыдали в голос, и толпа постепенно впадала в панику.
Отец Джакомо нашел среди толпы донну Анну. В отличие от остальных, она не кричала и не плакала, но взгляд ее был столь безумен, что священник испугался, не тронулась ли бедняжка умом.
– Помолитесь, донна, о спасении души. Скоро мы перейдем в руки Господа, – дотронувшись до ее рукава, проговорил отец Джакомо.
– Нет! – воскликнула донна так громко, что рыдающие вокруг них обернулись и посмотрели на нее. – Я не собираюсь заранее хоронить себя! Я не для этого сюда пришла! Надо бороться! Бороться до последнего! Мы должны помочь им.
– Как же, дочь моя? – раздался заинтересованный голос архиепископа де Бове. – Ты перенесешь нас туда на руках?
– Нет! Но я найду способ! Лучше пытаться хоть что-то сделать, чем орать и драть на себе волосы. Этим мы никому не поможем.
Донна Анна стала пробиваться сквозь толпу в лагерь и понеслась по нему так быстро, что накидка на ее голове развевалась от ветра. Ворвавшись в шатер Жослена де Курно, она увидела, что он стоит на коленях и молится.
– К черту молитвы, де Курно! – грубо крикнула она, хватая его за шкирку и заставляя подняться. Де Курно, поднимаясь, поморщился: во время пожара на «кошке» он пытался затушить крышу и не заметил, как пламя охватило все вокруг, и ему не оставалось ничего другого, как спрыгнуть сверху. Он потянул ногу и не мог участвовать в походе рыцарей на Мансур. Это была удача донны Анны.
– Вставайте, мэтр, мне нужна ваша помощь. Мы должны помочь им! – она сунула ему в руки палку.
– Но, донна, – начал было де Курно.
– Живо!!!!!! – рявкнула она, и де Курно вздрогнул от неожиданности. Что это с нею случилось? Из тихой женщины она превратилась в разъяренную львицу. Она тащила его через лагерь на насыпь, где стояли люди.
– Если мы перекинем для них легкий мост, – говорила она, показывая де Курно на реку, – хоть какой-нибудь мостик, чтобы они могли перебраться назад. Вот там, где сужается канал, разве там нельзя что-нибудь придумать?
– Но донна! – возразил де Курно, – ведь это же прямо под боевыми машинами противника!
– Очнитесь, де Курно, лагерь сарацин разрушен! Мы можем спокойно поставить мост. Ну же, вы ведь можете сделать это!
Де Курно осмотрел берег. Зрелище было плачевным: на равнине и берегу шло сражение между войском короля и гвардией мамлюков, лагерь сарацин был разрушен, и его грабили бедуины, словно падальщики, налетевшие на все, что не успели разграбить рыцари. Было очевидно, что боевые машины остались без присмотра. Установки с греческим огнем и вовсе были увезены на равнину, где сражался король, поэтому все, что осталось, это лишь примитивные катапульты. Де Курно осмотрел берега, и ему показалось, что донна действительно была в чем-то права: канал сужался, и берега были примерно на одном уровне, что упрощало установку моста. Если им не помешают, они могут установить мост, и тогда войско сможет вернуться в лагерь, не прибегая повторно к опасной переправе.
– Но что, если мы поставим мост, а на него прорвутся сарацины? – спросил Жослен де Курно донну, которая напряженно ждала ответа.
– Мы защитим наш лагерь и сметем их с моста, – ответил подошедший к ним Карл Анжуйский. – Я хочу, чтобы вы немедленно взялись за его постройку – все рыцари и все материалы в вашем распоряжении, мэтр де Курно. Я хочу, чтобы мост появился как можно скорее, это наш шанс спасти короля и войско.
Жослен де Курно согласно кивнул. Повернувшись к толпе на насыпи, он заорал так, что его, должно быть, было слышно даже на равнине:
– А ну, живо за дело! Все дерево, что есть – туда, на берег! Наплачетесь еще, когда я из вас начну выколачивать лень!
– Узнаю де Курно, – улыбнулся донне Анне Карл Анжуйский. – А вы, донна, меня просто удивили. Я и не представлял себе, что женщина может держать себя в руках в ситуации, подобной этой.
– Я и сама от себя ничего не ожидала, – просто ответила Анна. – Я лишь хотела помочь…
Взгляд ее, устремленный на тот берег, затуманился печалью.
Как попавших в яму зверей забивают сверху камнями и стрелами, так убивали жители Мансура застрявших в узких, темных улочках рыцарей-христиан. Крестоносцы пытались защититься щитами, укрыться в одном из зданий, но мамлюки теснили их к баррикадам, зажимали в тиски и перебивали одного за другим. Из-за того, что рыцари разошлись по городу, они не были вместе и не могли сообщаться друг с другом. Ругая себя за жадность и тщеславие, они рвались из города, их последней надеждой был святой король, чьи приказы они нарушили.
Гийом Длинный Меч знал, что четверо его друзей, верные клятве, уже умерли, остальные сражались вплотную к нему. В тисках улиц особо махать мечом не представлялось возможным, и, словно стадо испуганных и блеющих овец, рыцари растерянно метались по городу, толкая друг друга. Практически все их лошади были убиты, и они были вынуждены сражаться в пешем строю. Рауль де Куси навалился внезапно на Гийома, со стоном сжимая шею, куда ему вонзилась стрела. Длинный Меч поднял голову и увидел, как отбивается на ступенях одного из домов огромный Роберт Артуасский – сарацины окружили его тесной толпой.
