– Они не лгут тебе, король. Но, видишь ли, я лишь заменял одного знатного и сильного человека, поскольку он не может своей светлой персоной ослепить своих воинов. Он послал меня вместо себя, мне пришлось надеть его одежды и сесть на его коня.
– Ты говоришь о султане? – спросил король.
– Да, вернее, о его наследнике. Поскольку султан умер, и теперь правит Туран-шейх.
– Не захочет ли Туран-шейх выкупить тебя у нас?
Снова насмешка обнажила зубы пленника:
– Нет. Таких, как я, у него сотни.
– И все же, как тебя зовут?
– Расул. На моем языке это значит «посланник». Сложи оружие, король, ведь ты проиграл.
– Я прикончу тебя, мерзавец! – Анвуайе бросился с воплем на пленника, держа в руках кинжал, донна Анна встала между ним и Расулом.
– Вернитесь назад, сир Анвуайе! – на этот раз, это был приказ Карла Анжуйского. Стража оттолкнула Селира в толпу, пленник же, нисколько не волнуясь, хладнокровно наблюдал эту сцену.
– Разве вы не видите, ваше величество, что пленника нужно скорее охранять от рыцарей, чем из опасения, что он сбежит! – сказала донна.
– Этот человек знает гораздо больше, чем говорит, – заметил граф Пуатьерский. – Предлагаю понаблюдать за ним, чтобы убедиться, что он не представляет для нас ценности. Возможно, мусульмане первые спросят про пленника, и мы узнаем его настоящее имя.
– Хорошо, – согласился король, – пусть пока посидит под стражей.
И неожиданно для всех добавил:
– Донна Анна, могу я поговорить с вами?
Донна Анна прошла вслед за Людовиком в палатку. Повернувшись к нему и оказавшись ближе, чем за все эти дни, полные испытаний, она с тревогой заметила, какой он бледный и худой, увидела его красные воспаленные глаза, потрескавшиеся губы.
– Ваше Величество, как вы себя чувствуете? – спросила она, вглядываясь в его лицо.
– Все хорошо, с Божьей помощью, – ответил ей король. Но донне так не казалось. Что будет с ними, если король, держащий своей персоной всю армию под единым началом, заболеет?
– Ваше Величество, мне кажется, вы нездоровы… – робко заметила Анна.
– Это усталость. Донна, я хотел бы попросить вас присмотреть за пленником.
– Я сделаю все, что в моих силах, сир.
Донне показалось, что король подразумевал нечто более важное. Он словно говорил: «Попробуйте узнать, кто он на самом деле».
– Я знаю, что вы проявляете заботу о раненых, и вижу, каков результат ваших трудов, донна, – продолжал король, – но некоторые считают, что быстрота, с которой вылечиваются больные, прошедшие через ваши руки, неестественна. Может, вам стоит прекратить лечить рыцарей?
– То есть вы хотите, чтобы они страдали от ран дольше? Не проще ли посоветовать тому, кто недоволен мною, радоваться, что столько рыцарей скорее вылечиваются и встают в строй?
– Я доволен тем, что вы помогаете им, донна. Но поймите, я обеспокоен за вас, меня страшит то, что есть люди, которым кажется подозрительным ваш дар. Я не смогу защитить вас, если вы попадете в беду. Подумайте, быть может…
– Да, так будет проще, Ваше Величество, – прервала его донна. – Я прекращу лечить раненых, отступлю, уйду в тень, но ведь вы и рыцари помогаете мне, защищаете меня и моих друзей. Я хочу лишь отблагодарить вас, помочь так, как я могу. Если бы я была мужчиной, я бы взяла в руки меч, но я женщина и помочь могу только слабым и больным.
Она вдруг устало опустилась на стул с ножками х-образной формы и положила руки на подлокотники.
– Это не моя война, это ваша война. Война рыцарей и сарацин. Франции и Востока. Христианства и мусульманства. Я не принимала крест, я оказалась здесь по стечению обстоятельств. Пусть я христианка, пусть люблю Францию всем сердцем, но это не значит, что я могу спокойно смотреть на то, как тысячи мужчин, которые могли жить счастливо, работать, процветать у себя дома, глотают пыль, истекают кровью и терпят лишения ради идеи. Я знаю, вы скажете мне про веру. Но я… смотрю каждый день на кровь, ожоги, переломы, открытые раны, гной, ампутации, смерть, страдания, боль, в ушах у меня вопли и стоны, последний хрип и бессвязные слова. Я вижу отчаяние и страх в их глазах. Я веду войну со смертью. Не во имя религии, страны, идеи. Я борюсь за жизнь. Я выбираю жизнь. Вот моя война, Ваше Величество. Вот моя настоящая битва. Это мой выбор, мое решение, – она помолчала, словно переводя дух, ее пальцы вцепились в подлокотники так, что костяшки побелели. Руки нежной дамы, которые ежедневно латали, перебинтовывали, утешали, закрывали глаза его рыцарям. Людовик кивнул, сел напротив нее.
– Это мой долг, я хочу помогать, это все, что я могу сделать для вас, – продолжила она. – Разве вы не сделали бы то же самое? Разве не остановились бы и не помогли раненому и истекающему кровью? Тот, кто хочет, чтобы я остановилась, напоминает мне бессердечного священника, что прошел мимо умоляющего о помощи человека в притче. Я не хочу так поступать. Это было бы жестоко и неблагодарно с моей стороны. Все, кого я лечила, могут подтвердить, что я не колдую и не заговариваю раны. Мне некого бояться, я смогу защитить себя в случае необходимости.
– Моя дорогая Анна, вы приняли крест, когда отправились в этот поход. Пусть не стояли босиком в соборе и не нашивали крест на свое платье, но вы – крестоносец. Ваше служение вере – через помощь раненым. Я видел вас там, среди них. Я очень хочу верить, что те, кто говорит о вас нелицеприятные вещи, осознают свои ошибки и умолкнут, но прошу вас, донна, не делайте ничего, что может быть истолковано не в вашу пользу.
– Я попытаюсь. Но, по-моему, любой поступок человека можно истолковать как угодно. В этом вся сила моих врагов, не правда ли? – она слабо улыбнулась, покачала головой. Король промолчал в ответ на испытующий взгляд донны. – Нет, сир. В душе моей слишком мало смирения и кротости, слишком много вопросов и сомнений. Им есть за что ухватиться.
– Бог милостив, донна.
– Бог милостив, – кивнула она, повторив его слова, словно эхо. Потом она подняла на него взгляд своих синих с серым глаз и пытливо всмотрелась в него. – Но милостив ли человек?
Людовик ІХ был более чем обеспокоен судьбой Анны. Он один знал, какая интрига плетется за ее спиной и в какие сети она вот-вот попадется. Чувствуя себя бессильным перед властью более могущественной, чем его, он делал все, чтобы уберечь ее от готовящегося скандала, но понимал, что не удержит Анну, и она соскользнет в пропасть, добровольно отпустив его руку. Что ж, у каждого свой обет и своя ноша. Свой крест. Свое служение вере. И вера у каждого своя. Но в ней он был уверен: сила ее веры росла с каждым испытанием, незаметно для нее самой и вне ее воли. Она сама не осознавала, ни силу своего влияния, ни власти над болью и страданиями. Ни опасности, в которую погружалась. И еще одно сильно беспокоило Людовика: личность Последнего Рыцаря. Это с его помощью он узнал о том, что турки собираются начать контратаку на следующий день после первого сражения, и только благодаря ему оба лагеря оказались готовыми к бою. Этот «человек без лица» предстал перед королем накануне, проскользнув мимо бдительной охраны и не разбудив даже верного слугу короля, всегда спящего у него в ногах. Король еще не спал, когда черная тень склонилась над ним, и Людовик услышал голос с сильным акцентом, немного хрипловатый и очень тихий:
