Если смерть неожиданная, горя будет больше. Оно словно обрушивается на человека лавиной, а не «размазывается» тонким слоем. Но не раз мне приходилось видеть родственников скоропостижно (и неожиданно) скончавшегося человека, которые не выражали каких-то сильных эмоций по поводу случившегося. Да что там «каких-то»! Вообще никаких эмоций не выражали. Поведение деловитое, тон голоса обычный, глаза не заплаканные и вообще никакой печали не во взглядах, ни в чем-то еще. Почему так происходит? Первым делом напрашивается ответ, что всему «виной» прохладное отношение к покойному, но вряд ли все дело в этом.
Я склонен подозревать, что вся тяжесть скоропостижной утраты может доходить до людей не сразу. Мозг принял печальное известие, а сердце – нет. Это я образно, ведь все происходит в сознании, сердце тут ни при чем. Информация о смерти близкого человека получена, но не пережита, не осмыслена в полной мере. Горе навалится после, а пока что у окружающих может создаваться впечатление, будто об умершем не горюют. Но это только на первый взгляд. Часто такие люди, которые еще не до конца осознали свою потерю, выступают против вскрытия тела умершего и могут сказать что-то вроде: «мы не хотим, чтобы ему было больно». Они пока еще относятся к умершему как к живому. Это отрицание – естественная реакция, служащая человеку защитой от обрушившегося на него страдания, чрезмерного страдания, которое человек не в силах вынести, не в силах принять сразу и безоговорочно. В сознании отрицающих умерший будто бы еще жив. О нем говорят как о живом и т. п. Иногда от родственников можно услышать вопрос, который для неподготовленного человека звучит шокирующе:
– Доктор, а во время вскрытия ему не было больно?
Удивляться не надо. Надо понимать, в чем тут дело.
Замечу попутно, что мы всегда относимся к телам умерших уважительно и бережно, точно так же, как относятся к живым. Мы стараемся делать разрезы аккуратно и всегда помним о том, что после вскрытия будут похороны, во время которых умерший должен выглядеть достойно. Если вскрытие делал профессионал, то во время похорон не будет видно никаких следов его. Это только в кино патологоанатомы делают разрезы от подбородка до лобка, в реальной жизни все происходит менее травматично. Внутренние органы извлекаются разом, все вместе. Так удобнее их исследовать, когда они взаимосвязаны. После того, как исследование завершено, все возвращается на свое место. Все полностью, за исключением небольших кусочков органов, взятых для гистологического исследования.
– Не было, – отвечаем мы.
Удивление «ну как ему могло быть больно?» здесь неуместно. Надо уметь поставить себя на место собеседника, переживающего потерю близкого человека, и «подыграть» ему.
А вот чему невозможно «подыгрывать», так это бодрому веселью или же откровениям насчет того, как умерший надоел своим близким. Я не понимаю, зачем нужно делиться с посторонними людьми такой информацией. Нет, я не ханжа и не считаю, что о мертвых нужно говорить только хорошее. Если следовать этому неверному принципу, то можно прийти к тому, что о Гитлере или о серийном убийце Чикатило нужно говорить только хорошее, ведь они мертвы. Нет уж, каждому воздается по заслугам, и после смерти человек имеет ту славу, которую он заслужил при жизни. Но зачем посвящать в такие подробности совершенно посторонних людей – тех, кто делал вскрытие или же готовил тело к выдаче. Нам это не к чему, а радость по поводу смерти близкого человека выглядит, мягко говоря… удивительно. Никто не требует от родственников умершего пациента демонстрации скорби, но зачем же демонстрировать радость? Зачем улыбаться, рассказывать первому встречному (сотрудникам нашего отделения) о том, каким плохим человеком был покойник и как его близкие рады его смерти?
Когда впервые сталкиваешься с подобным, то испытываешь настоящий шок. Услышав от милой на вид женщины лет тридцати пяти, что ее покойная тетя «конкретно всех задолбала», я первым делом решил, что моя собеседница находится под воздействием каких-то препаратов и потому ведет себя неадекватно. Такое случается часто. Желая заглушить свое горе, люди принимают седативные препараты в больших дозах, мешают одно с другим, да еще и запивают все алкогольными напитками. Но присмотревшись повнимательнее, я понял, что дело не в препаратах, а в человеке.
Позже я рассказал об этом случае одному из коллег, стаж которого равнялся моему тогдашнему возрасту.
– Может, так людям бывает легче пережить потерю? – предположил я.
– Нет, – ответил коллега. – Те, кто откровенно радуются смерти близкого человека, никакого чувства потери не испытывают. Они именно радуются, и радость их настолько велика, что так и подмывает поделиться ею с окружающими.
Люди бывают разными, я с этим не спорю. О некоторых умерших даже при большом желании нельзя сказать ни единого доброго слова. Но все равно нужно придерживаться каких-то общепринятых правил, соблюдать приличия. Радостно-оживленное поведение в морге вообще неуместно, ведь здесь постоянно бывают люди, только что пережившие потерю близкого человека. Если сравнить наше отделение с другими, то можно заметить, что у нас «скучновато». Мы всегда разговариваем тихо, мы никогда не шутим и не смеемся при посторонних. И не только не смеемся, но и не улыбаемся посетителям. Специфика обязывает. А теперь попробуйте представить такую ситуацию – рядом с людьми, у которых горе, появляются веселые субъекты, которые пренебрежительно отзываются об усопшем родственнике и позволяют себе разные глупые шутки.
Шутки – это отдельная тема и, надо сказать, очень неприятная. Меня сильно коробит, когда где-нибудь в компании, узнав, кем я работаю, люди начинают «блистать остроумием». Например, спрашивают, не воскресал ли кто из моих клиентов. Я по опыту знаю, что, если не обращать внимания, «шутки» будут повторяться, уже успел убедиться в этом. Лучше сразу поставить шутника на место. Я обычно говорю, что смерть и юмор несовместимы. Если не доходит, повторяю в более резкой форме. На работе я поступаю примерно так же с той лишь разницей, что резкостей себе не позволяю. Если собеседники игнорируют вежливое замечание, я говорю, что не могу продолжать разговор в подобном тоне, разворачиваюсь и ухожу.
Признаюсь честно, что мне очень хочется повесить у входа в наш корпус объявление: «Помните, куда вы пришли, и ведите себя соответствующе». «Соответствующе» касается не только глупых шуток, но и скандалов.
Скандалы чаще устраивают не врачам, как вы могли бы подумать, а санитарам, которые подготавливают тело к выдаче. В процесс подготовки входит гримирование или, как говорят специалисты, посмертный макияж.
Во время прощания покойник должен выглядеть достойно. Лицо его не должно быть искажено гримасой страдания, не должны быть видны трупные пятна и прочие изменения, которые возникают после смерти (пожалуй, я не стану их здесь подробно описывать). «Как живой» – вот к чему стремятся гримеры. Чем меньше времени прошло после смерти, тем легче задача гримера. Характер заболевания тоже имеет значение. Лицо человека, внезапно умершего от остановки сердца или от кровоизлияния в мозг, не претерпевает больших изменений. А вот если человек умер от онкологического заболевания, тогда дело другое. Гримеру приходится идти на различные ухищрения для того, чтобы сделать лицо покойника похожим на то, каким оно было до болезни. Посмертный макияж – очень важное дело. Работа гримера помогает близким справиться с горем. Церемония прощания с умершим – очень важный этап переживания утраты. В облике покойного должно быть как можно меньше черт, напоминающих о том, что он болел, страдал. Покойник должен выглядеть спящим, к месту будет легкая, едва заметная улыбка. Повторю, что это очень важно.
