— Жди. Тебя позовут.
Даро думал, что останется в полном одиночестве, но тут в комнату вошли три юных жреца. Это были особо приближённые к миносу священнослужители; они помогали ему приносить жертвы и участвовали в других ритуалах, где Аройо нельзя было скрывать своё лицо. Жрецы несли на плечах недавно содранные шкуры быков, которые лишь немного очистили от крови и мездры. Это была ещё одна очень важная часть ритуала, как объяснял Лампр. Прежде чем вступить на престол, миносу предстояло очиститься от всей накопившейся на нём скверны. Он должен был пройти до своего тропа по бычьим шкурам, притом босыми ногами. Шкуры священных тавросов впитают в себя всё плохое, что прилипло к миносу в прошлой жизни, как грязь или влагу, а потом их сожгут.
Даро не обратил на жрецов никакого внимания. Собственно, как и они на него. У каждого из присутствующих в комнате была своя задача, и каждый из них мысленно готовил себя к встрече с властелином Крита.
В какой-то момент Даро почудилось, что его в комнате нет, что это не он, а кто-то другой. Даро стало казаться, что его душа осталась за стенами Лабиринта, а пустое тело (как тыква без мякоти, на которой земледельцы вырезали рот, нос и глаза, надевали на длинную палку и водружали посреди огорода, чтобы она служила пугалом) стоит перед занавесом, за которым произойдёт что-то немыслимое. Ведь он божество! Пусть и временное, но всё же. Неужели он и впрямь увидит лицо миноса? Ведь это никому из простых смертных не позволено, за исключением узкого круга приближённых повелителя Крита. Честь, ему выпала огромная честь...
«О боги, что вы со мной делаете?!» — мысленно возопил Даро. Чтобы не думать о предстоящем ритуале, он перевёл взгляд на меч миноса. И поразился — он был сделан точно из такого металла, как его хе-реба, хеттский кинжал, который он купил у финикийского торговца Ахирама! Кинжал и впрямь оказался великолепным оружием; он был отлично сбалансирован, при броске попадал точно в цель (все мальчишки Крита великолепно бросали ножи), а уж острее его клинка точно не было на всём белом свете. По крайней мере, так считал Даро, гордившийся своим хе-реба.
Ниметийо появился в комнате неожиданно. Задумавшись, Даро не услышал, как тот вошёл, поэтому невольно вздрогнул.
— Готов? — коротко спросил жрец, глядя на Даро пустыми глазами.
Сегодня он был в особом ритуальном наряде, поэтому, похоже, все суетные мысли выбросил из головы и готовился выполнять свои жреческие обязанности, как того требовал ритуал.
— Да, — ответил юноша.
— Помнишь, что нужно делать и что говорить?
— Помню.
— Хорошо...
Жрец приник к щёлке в занавеси. Он ждал, пока свершится первое действо — вручение Аройо главной жрицей, которой была Аэдона, древнего жезла правителей Крита, принадлежавшего первому Миносу. Он представлял собой длинный пастуший посох из ароматического дерева с золотой головой тавроса на верхнем конце. Глаза священного быка казались живыми, потому что в каждый из них был вставлен драгоценный адамас
[87], испускавший световые лучи во все стороны. Этот чрезвычайно редкий, дорогой и твёрдый камень добывался в такой далёкой стране, что дорогу туда не знали даже финикийцы. Каким образом он очутился у Нодаро, одного из лучших ювелиров Крита, сотворившего навершие посоха, никто понятия не имел. Это была его тайна.
Наконец первая часть ритуала свершилась. Ниметийо отдёрнул занавес и приказал Даро тихим голосом:
— Твой выход!
Юноша сделал четыре шага и остановился перед Аройо. Минос был с обнажённым мускулистым торсом и одет почти так же, как и Даро: набедренная повязка, расшитая золотом, только побогаче, высокие сапожки, а на шее несколько золотых ожерелий с крупными драгоценными каменьями. Кроме того, его бицепсы охватывали золотые браслеты с изображениями древних божеств, а в длинных пышных волосах с левой стороны пылал красным огнём сардис
[88] в золотом обрамлении.
Правитель Крита оказался выше Даро на полголовы; все миносы были рослыми, а некоторые, как гласили легенды, обладали и вовсе огромным ростом. Но и Даро боги в этом отношении не обидели. Аройо сначала с удивлением, а затем с неожиданно проснувшейся симпатией некоторое время молча рассматривал незнакомого юношу. Он уже знал, что произошла замена, но этот вопрос его особо не волновал; Аэдона знает, что делает. И теперь он вынужден был признаться самому себе, что её выбор (ах да — выбор Тейе Матере!) оказался просто превосходным.
Юноша был широкоплеч, статен и, судя по буграм мышц на руках и груди, силён и хорошо тренирован. Он куда лучше смотрелся, нежели тот, который получил отставку, — сын одного из сановников, изнеженный придворный хлыщ, больше похожий на девушку, нежели на мужчину.
Наконец Аройо слегка прищурил глаза — это был условный знак. Даро приосанился, сделал ещё шаг вперёд, и молвил слегка охрипшим от волнения голосом:
— Боги приветствуют твоё рождение, минос! Они дают тебе своё благословение и обещают, что править ты будешь долго и счастливо, а подданные твои будут жить в радости и благополучии!..
Даро машинально проговаривал заученный назубок текст, глядя прямо в глаза миносу, которые постепенно приблизились к нему и стали огромными, как горные озёра. Он тонул в них, но продолжал отчаянно сопротивляться и говорил, говорил, пока совсем не выдохся. Хвала богам, это случилось на последней фразе, когда он передавал Аройо регалии властелина — старинный меч и такой же древний бич пастуха. Даро не замечал, что за ним с пристальным вниманием и удивлением следили собравшиеся в Зале Священных Секир. Их было совсем немного: Аэдона, дети миноса, Перито, правитель Стронгили, Ниметийо, ещё два жреца, убелённых сединами, с десяток высших сановников и двое придворных — жрица, помощница правительницы, и слуга миноса — Тот, Который Вхож.
Едва Даро закончил играть свою роль, юные жрецы разложили шкуры, по которым Аройо прошёл к трону и уселся на него с царственным видом рядом с Аэдоной, которая светилась радостью и вздохнула с облегчением. Он держал в одной руке меч, а в другой бич пастуха. Свой жезл минос вставил в два бронзовых кольца, вделанные в спинку трона, и голова золотого тавроса, на которую именно в этот момент упал солнечный луч из узкого оконца в стене, вспыхнула золотым огнём, а драгоценный адамас — глаза быка — засверкал, заискрился. «Добрый знак!» — с воодушевлением подумали собравшиеся в Зале Священных Секир и начали громко приветствовать «новорождённого».
Когда в зале отгремели приветственные крики приближённых миноса, Ниметийо сухо сказал Даро:
— Можешь быть свободным. Проводи его, — обратился он к одному из молодых жрецов.
Аройо услышал его слова и остановил жреца:
— Нет! Он будет со мной. — Голос миноса был строг, а во взгляде, который он бросил на Ниметийо, появилось ледяное выражение.
