Юноши и девушки остановились и отошли от быка. Звуки музыки затихли. Уставший бык, подогнув передние колени, улёгся посреди арены. Откуда-то появились пышные букеты, и несостоявшиеся «жертвы» тавроса осыпали его цветами. Измученный бык лишь покорно вздыхал. Он уже понял, что напрасно тратил силы; никто не собирался причинять ему зло.
Впрочем, таврос не догадывался, что его участь давно решена при любом исходе священных игр. Даже дети, впервые посетившие таврокатапсию, знали, почему лучшего быка Крита, участвующего в священных играх, принесут в жертву Колебателю Земли. У всех на слуху было древнее предание о том, как Посейдон Энесидаон отправил из моря великолепного быка для жертвоприношения, а царь Минос оставил его для своего стада, после чего лишился мужской силы. Возмущённый бог внушил Пасифае, жене повелителя Коносо, которая была дочерью бога Гелиоса, странную любовь к этому быку, от которого она родила Минотавра, страшное чудище.
С тех пор кровь морского быка текла во всех тавросах Крита, а чтобы ярость властелина штормов и землетрясений не преследовала людей на суше и на море, лучший представитель породы ежегодно должен был приноситься в жертву. А уж тот бык, который принимал участие в таврокатапсии — обязательно...
Даро был удостоен высочайшей чести — отобедать вместе с миносом и вкусить жертвенного мяса. Хорошо зажаренные куски быка, который совсем недавно восхищал зрителей священных игр, были распределены между жрецами, придворными и прочей знатью Коносо, присутствовавшей на таврокатапсии, а также между иноземными послами, которые изрядно проголодались, наблюдая за зрелищем, потрясающим воображение.
Особенно с большим удовольствием получил свою порцию посол Микен. Пусть его кулачный боец и проиграл, зато другие его соотечественники — «жертвы» Минотавра — показали высочайший класс. А ведь игры с быком лишь недавно прижились среди ахейцев. Так что посол имел полное право гордиться своим народом и с аппетитом откушать мясо жертвенного быка.
Минос и Даро обедали в уединении — в покоях Аройо. Юноша не очень присматривался к тому, что им подавали, — не до того было. Он машинально жевал и отвечал на вопросы повелителя Крита. В общении минос оказался очень простым человеком; точно так же Даро мог беседовать с любым жителем Коносо. Конечно, в Аройо чувствовалась властность, которая иногда прорывалась в каком-либо движении или блеске глаз, но юноша вёл себя весьма почтительно, понимая, кто он, а кто его сотрапезник, хотя, в отличие от придворных, в поведении Даро не было заискивания, что понравилось миносу.
Аройо обстоятельно расспросил Даро о его семье, о палестре, где он добился столь выдающихся успехов в искусстве кулачного боя (здесь юноша не преминул отметить великий талант Леокрита; он понимал, что для наставника его похвала перед миносом очень важна), узнал, что «любимец богов» обучен священным играм с быком, чем и вовсе восхитил властелина кефтиу... В общем, Аройо остался доволен общением со столь выдающимся юношей, великолепным атлетом, который был кладезем многих талантов, в том числе знал искусство вождения кораблей. И в который раз минос отдал должное проницательности Аэдоны, ни с того ни с сего заменившей сына придворного, который должен был вручить ему регалии властелина Крита, на неизвестного юношу. В то, что так решила Тейе Матере, он, конечно же, не поверил...
Оказавшись за пределами дворца (уже начало вечереть), Даро наконец смог вздохнуть полной грудью. О, боги, столько событий в один день! Но перебирать их в памяти он не стал; недосуг было. Ноги сами понесли Даро туда, куда рвалась его душа — на мостки у реки. Там ждала его Атенаис. Это он точно знал, чувствовал каждой жилкой своего тела.
И Даро не ошибся...
Глава 15
ЮНЫЙ ЭПАКРИДИАРХ
Даро торопился во дворец. С некоторых пор его тянуло туда со страшной силой. И не потому, что теперь он мог совершенно свободно заходить в любые помещения Лабиринта (за исключением покоев миноса и правительницы). Аройо подарил ему золотой перстень-печатку с изображением Минотавра и какими-то древними письменами, прочитать которые могли только древние старцы. Этот перстень был своего рода пропуском; мало того, такой перстень мог иметь только приближённый миноса или герой, совершивший выдающийся подвиг. Поэтому при виде подарка Аройо дворцовая стража каменела, а обычно заносчивый начальник стражи становился подобострастным и низко кланялся.
Причина этой тяги заключалась всего в одном слове. Но как же сладостно оно звучало! А-те-на-ис... Любимая... Девушку позвала сама правительница, чтобы она расписала стены одного из помещений дворца, которое начали заново штукатурить. И теперь Атенаис трудилась там с раннего утра до позднего вечера, а то и по ночам, охваченная творческим порывом. О том, чтобы тратить драгоценное время на встречи с Даро, и речи не могло быть. Её сердечко рвалось к нему, она постоянно думала о Даро, но фрески нужно писать только по сырой штукатурке, чтобы они долго сохраняли свой первозданный вид, поэтому оставлять работу нельзя было ни в коем случае.
Но и Даро в какой-то мере утратил свободу. Он теперь не мог всецело распоряжаться своим временем, как это было совсем недавно. Спустя некоторое время после священных игр и праздничных гуляний, последовавших за ними, когда развлекались и веселились не только придворные и знать, а все подданные миноса, — во всех городах и селениях Крита (а их насчитывалось более сотни), а также на Стронгили, на островах Киклад, и даже в Пелопоннесе, — Даро позвал наварх, командующий военным флотом Крита, и назначил его эпакридиархом, командиром недавно построенной эпакриды.
Это была огромная честь. Даро даже испугался: сможет ли он командовать военным кораблём? Тем более таким большим — на эпакриде было тридцать два гребца. Ведь прежде ему доводились ходить в море только на скромных торговых посудинах, хотя, откровенно говоря, купеческие суда Крита мало чем отличались от военных; разве что большей вместительностью и меньшей скоростью. К тому же он не был там первым лицом, рядом с ним всегда находились или отец, Видамаро, или дед, опытнейшие мореплаватели, которые исправляли его огрехи в судовождении. Теперь же ему придётся постигать военно-морскую науку самостоятельно. Но на эпакриде будет ещё и команда, которую должен он сам подобрать. А как обращаться с моряками, чтобы они почувствовали твёрдую руку кормчего и беспрекословно исполняли все команды? Ведь эпакридиарх, пусть и родовитый — из Высших, должен заслужить авторитет среди моряков. Но каким он может быть у юнца, который и моря-то по-настоящему не пробовал?
Даро принял корабль, весь в тревогах и сомнениях. Он считал, что быть кормчим ему рановато. Но отказаться от такой чести он не мог. Сделать так — значило сильно огорчить, а то и оскорбить миноса. Даро совершенно не сомневался, что назначение он получил по велению правителя Крита. Это было понятно по кислому лицу наварха, который смотрел на юношу с большим сомнением. Но приказ есть приказ, и он его исполнил. Так Даро стал эпакридиархом.
С командой всё утряслось быстро, так как за дело взялся дед. Даро мог бы помочь и отец, но тот был в плавании и не знал, что сын получил столь серьёзную должность в военном флоте Крита. Акару быстро привёл в чувство некоторых ветеранов, объяснив им, что эпакридой будет командовать его внук, и ежели что пойдёт не так по вине какого-нибудь бывалого разгильдяя, то он лично разберётся с нарушителем порядка на корабле, и мало тому не покажется. Моряки-ветераны хорошо знали Акару и ни на миг не усомнились, что он сдержит своё слово. Поэтому с первых же дней на эпакриде установился поистине морской порядок.
