Уже первые, учебные, выходы в море успокоили команду. Молодой эпакридиарх отменно знал своё дело и не только хорошо ориентировался по звёздам, солнцу и по морским течениям, которыми изобиловало Критское море, не только знал карту Эгеиды, как свои пять пальцев, но ещё и отменно управлялся с рулевым веслом и парусом. Кибернетос, казалось, угадывал, откуда подует ветер; он заставлял быстроходную эпакриду идти по морю не прямым путём, а зигзагами, что, на удивление моряков, не сказывалось на времени, за которое они должны были добраться до того или иного места. Мало того, им очень редко приходилось садиться на вёсла, и то лишь для того, чтобы доплыть до очередного морского течения, которое тянуло эпакриду в нужном направлении и значительно ускоряло её ход. А уж это и вовсе расположило моряков к своему командиру. Кому хочется набивать кровавые мозоли, выгребая против ветра, или угодить по нерадивости кибернетоса в сильное течение, тащившее судно не туда, куда нужно.
Едва у Даро выдался свободный день, он оставил все свои морские дела и помчался к Атенаис (правда, не получив разрешения на отлучку от вышестоящего начальника; никто бы его не дал). Ему здорово повезло — один из Высших, присутствовавших на священных играх, узнал в юноше победителя кулачных боёв, с радостью предложил ему место в своей колеснице, благодаря чему Даро добрался от гавани Аминисо, где бросила якорь эпакрида, до своего дома в Коносо очень быстро. Помывшись, он переоделся, наскоро перекусил и, выслушав нотацию от Мелиты, — она корила его за торопливость в еде, что приводит к неприятностям с желудком, — Даро выскочил на улицу и едва не бегом направился к своей вожделенной цели.
Если в детстве громада Лабиринта вызывала страх у Даро, то теперь он восхищался им. Особенно, когда было время, чтобы хорошо рассмотреть дворец и полюбоваться его великолепной архитектурой и всем тем, что окружало Лабиринт. За прошедшие годы он сильно разросся в размерах и стал ещё краше, чем прежде. Были сооружены галереи со множеством колонн и новые дома, среди них несколько трёхэтажных, площадь перед фасадом вымостили тщательно обработанными плитами, широкие каменные лестницы украсили изваяниями, под руководством жреца-садовника, присланного из Стронгили, метрополии с богатыми традициями благоустройства дворцов, разбили новые парки с экзотическими растениями, посадили кипарисовые аллеи, устроили многочисленные цветники...
Примерно три года назад неподалёку от юго-западного портика дворца был построен новый двухэтажный Гостевой дом, так как старый изрядно обветшал, да и удобства там были примитивные, а ведь в Коносо нередко наведывались не только иноземные послы и купцы, но и правители островов, подвластных Криту. Дом для приезжих располагался вдоль дороги, напротив дворца, рядом с монументальным виадуком, переброшенным через реку. В нём находились трубы, по которым текла вода для нужд Лабиринта.
Гостевой дом был очень красив снаружи и весьма уютен внутри. В его ансамбль входили несколько помещений, в том числе парадный павильон с расписанным фризом, а также бассейн для омовения ног и колодец с подземным источником. В помещении между бассейном и колодцем находилась ванная и очаг для нагрева воды. На втором этаже располагались комнаты для гостей, расписанные лучшими мастерами Коносо.
Проходя мимо Гостевого дома, Даро полюбовался фасадом парадного павильона, на фризе которого какой-то мастер изобразил процессию смуглых юношей с серебряными сосудами и девушек с музыкальными инструментами в руках. Этой фреской художник выражал благосклонность миноса к гостям, ведь в сосудах явно находилось превосходное вино Стронгили, а девушки должны были услаждать слух приезжих чудесными мелодиями.
Даро пришлось обогнуть дворец, чтобы через Западные пропилеи
[92] войти в широкий коридор, который начинался от Зала приёмов и тянулся вдоль западной стены Лабиринта до южной. Там начинался другой коридор, не менее длинный; он вёл в Южные пропилеи, а там уже до лестницы, ведущей в просторное светлое помещение, где трудилась Атенаис, рукой было подать.
Увы, девушки на месте не оказалось. Тем не менее Даро так и замер от восхищения, словно увидел свою любимую. На него всегда что-то находило при виде Атенаис. Обычно живой и разбитной, Даро в её присутствии робел, краснел, мялся и никак не мог выразить словами то, что творилось в его душе. У Даро была отменная дикция, но с Атенаис он становился косноязычным и отделывался малозначимыми короткими фразами. Впрочем, в их отношениях слова не были главными. Им достаточно было того, что они находятся вместе, рядом друг с другом. Молчание двух влюблённых временами бывает красноречивее любых слов.
Атенаис рисовала огромную фреску, на которой были изображены последние священные игры. Столь выдающееся событие для миноса обязательно должно было найти своё воплощение в рисунках и фресках. Но вот то, что делать это поручили карийке Атенаис, говорило об её высочайшем мастерстве. Правительница, пригласившая девушку, знала, кому можно доверить расписывать обновлённый зал, в котором поставили новые деревянные колонны с великолепной резьбой на всех их четырёх гранях, сделали мозаичный пол, а на стены начали наносить последний, очень тонкий и прочный слой штукатурки, на которую хорошо ложатся краски. Стены закрывали штукатуркой постепенно, по мере заполнения их фресками, которые рисовать нужно было только по сырой поверхности.
Центральное панно, обрамленное замысловатым цветным фризом, Атенаис уже практически закончила. На голубом фоне был нарисован тот самый могучий таврос, которого Апикаразоро вырастил специально к великому празднику «рождения» миноса. Атенаис изобразила быка в стремительном беге. Он уже подцепил на свои огромные рога девушку, а она крепко схватилась за них, чтобы в следующее мгновение, когда таврос боднёт своей крутолобой головой, взмыть в воздух. Юноша, её напарник, в этот момент крутил сальто над спиной тавроса, а позади животного стояла ещё одна его «жертва» — девушка, которая страховала своих товарищей.
Бык нарисованный был абсолютно похож на живого; Атенаис даже изобразила светлую полосу, которая шла по хребту животного от головы до хвоста. Даро знал, откуда такие детали, вплоть до белых пятен на боках изображения, расположенных точно как у живого тавроса. Пока микенцы забавлялись с быком, Атенаис лихорадочно рисовала тонким древесным угольком эскизы на пальмовых листьях. Даро, не выпускавший её из поля зрения, даже немного обиделся, потому что когда шла священная игра, девушка даже не глянула в его сторону ни разу, настолько была увлечена своими рисунками. Правда, изображая микенцев, она несколько погрешила против истины. Смуглый юноша и белые девушки больше напоминали высоких и стройных кефтиу, нежели кряжистых и низкорослых «жертв» из Микен. Да и лица на рисунке были как у жителей Крита. Видимо, так распорядилась Аэдона. Микенцы ведь по-прежнему считались варварами, как и все остальные ахейцы.
