— К чему такой обман? — возмутилась Дашкова.
— К тому, что люди нуждаются в ободрении, — тоном, не допускающим возражений, отрезала императрица.
Княгиня была не в восторге от столь двусмысленного поручения. К тому же она предпочла бы не разлучаться с подругой. Но не выполнить приказ государыни Екатерина Романовна не могла. Она пришпорила лошадь и поскакала вдоль полков. Поначалу, надув губы и опустив голову.
Но через несколько минут княгиня воспряла духом. Гвардейцы так дружно и так яростно орали: «Ура!!!», что Дашкова с удовольствием обманывалась, приписывая их восторг себе. Она неслась верхом, купаясь в восхищенном рокоте голосов. Он прибойной волной накатывал на неё, едва не опрокидывая с седла. «Виват, Екатерина!!!», «Слава России!!!» — кричали тысячи глоток. Стоило закрыть глаза, как княгине начинало казаться, что всё это: и толпы вооружённых людей, и грозный стук их сапог по дороге, и поход на резиденцию, и даже сам переворот — совершается ради неё...
Екатерина Романовна на всём скаку обогнала авангард и какое-то время ехала одна, впереди растянувшегося по дороге войска. На марше находилось не менее тридцати тысяч человек. Ощущать себя во главе столь грозной силы много значило для Дашковой. Это чувство пьянило, ударяло в голову, шатало молодую амазонку в седле так, как если бы она залпом выпила бокал шампанского и нечаянно втянула носом пузырьки.
Справа от дороги Дашкова заметила ручей, крутивший колесо деревянной мельницы. Возле была запруда. Княгиня спрыгнула с коня и подошла к воде. Бросила повод, позволив лошади напиться. А сама наклонилась и побрызгала в разгорячённое лицо. «Остыньте, сударыня, — сказала она себе. — Этот переворот совершается не ради вас. Но он совершается вами. Вы его устроили для того, чтоб избавить Отечество от тирана и дать каждому частному человеку преимущества свободной жизни». — Дашкова слегка успокоилась и перестала ощущать себя ущемлённой от того, что она — не Екатерина.
«Мало свергнуть одного монарха и заменить его другим, — думала княгиня. — Какими бы благими намерениями не руководствовался новый самодержец, без твёрдых законов он останется деспотом. Надо подвигнуть государыню на реформы. Ободрить её, вселить мужество. А если она откажется, проявить твёрдость, даже жестокость. Понудить Екатерину исполнить обещания. От этого зависит благо Отечества».
Мерный плеск колеса мало-помалу успокоил Екатерину Романовну. Она поймала лошадь за повод, вставила ногу в стремя, ухватилась обеими руками за луку седла и взметнулась верхом. Теперь княгиня прекрасно управлялась с конём. Императрице следовало бы ею гордиться. Но Като почему-то предпочитала грубое мужское общество просвещённой беседе с подругой.
Юная амазонка выехала из кустов акации на дорогу и опять присоединилась к войскам. Теперь она оказалась рядом с угрюмыми кирасирами. В этом полку служил её муж, и Екатерину Романовну многие знали в лицо. Поэтому крики «Ура!» были менее единодушными, а одному рядовому, завопившему: «Виват, государыня!» — товарищи со смехом нахлобучили на нос кивер. Лицо княгини стало скучным. Она поискала глазами знакомых, но все они были невысоких чинов, и Дашкова сочла ниже своего достоинства обращать на них внимание. Екатерина Романовна оглянулась через плечо и увидела далеко позади императрицу, окружённую плотным кольцом конногвардейского эскорта.
Там шёл жаркий спор, кому вести разделившиеся эскадроны. Алексей Орлов, уже изрядно усталый, но раззадорившийся и азартно блестевший глазами, отстаивал право первым ворваться в Петергоф и разгромить засевших там голштинцев. Гетман Кирилл Григорьевич, вальяжно развалясь в седле, как в кресле, лениво возражал. Ему нужна была львиная доля в сегодняшнем предприятии, и с негромким рыком, похожим на сытое урчание, он требовал своего.
Оправившийся от ареста Пётр Пассек страстно желал расквитаться с обидчиками и умолял государыню разрешить кавалерийский бросок на Ораниенбаум. Он боялся, что ему откажут и от этого поминутно бледнел.
Потёмкин молчал. Видя, что и без него полно охотников вязать лавры снопами, он предпочёл придержать коня и чуть поотстать от императрицы. Сама Екатерина, отлично помнившая, в чьей голове явилась мысль разом захватить обе резиденции, время от времени оглядывалась через плечо и ловила взгляд Грица. Он не казался ей ни раздражённым, ни обиженным. Это ставило Като в тупик, пока она не догадалась, что для него главная честь и главная награда — ехать рядом с ней. «Как он, должно быть, извёлся в Кронштадте, — запоздало прозрела женщина. — Ничего, господин вахмистр, я вас больше от себя не отпущу».
— Хорошо, — вслух сказала она. — Алексис, вы возьмёте два эскадрона и, опережая нас, на рысях пойдёте к Петергофу. Однако дайте мне слово: если сопротивление будет серьёзным, вы отступите и подождёте подхода основных сил.
Счастливый Алехан поклонился ей в знак согласия.
— Ну-с, господин арестант, — Екатерина повернулась к Пассеку. — Берите и вы свои два эскадрона и без вестей о взятии Ораниенбаума не возвращайтесь.
Пассек отсалютовал ей хлыстом. Като могла быть уверена, он не спустит сторонникам государя недавней обиды. Мрачный и осторожный Пётр Богданович никогда не забывал нанесённых ему оскорблений. Ночь на двадцать восьмое началась для него плохо. В ночь на двадцать девятое он намеревался наверстать упущенное. Тридцать часов назад четверо преображенцев из личной роты государя (их считали ненадёжными и агитации среди них не вели) вломились на квартиру к капитану Челищеву, где Пассек вёл игру в карты, и повязали Петра на месте. По чести сказать, в тот вечер ему не везло — он проигрался пять раз к ряду — и своевременный арест спас Пассека от необходимости платить долг чести. Но верные бульдоги императора обошлись с ним грубо: при задержании били и даже отвешивали ему, дворянину, пинки под зад. А когда привезли в полковую караулку, втолкнули в дверь так неловко, что он с размаху ударился головой о стену.
Конечно, его могли допросить с пристрастием, даже вздёрнуть на дыбу. Могли, презрев благородное происхождение, пустить в дело кнут. Разорванная губа и подбитый глаз служили доказательством серьёзных намерений правительства. Пётр уже приготовился положить живот за други своя. В караульной избе с арестанта сорвали мундир, распластали на узкой, похожей на козлы, скамье и для порядку прошлись разок по спине розгами, которые кисли здесь же, у стены, в чанах с рассолом.
В первую минуту экзекуции Пассек вцепился зубами в руку, чтоб, не дай бог, не выказать позорной слабости. Рождённый в кружевах и даже в детстве не поротый отцом, он болезненно перенёс унижение. На тыльной стороне ладони у него остался глубокий след от зубов. С годами полумесяц товарищеской верности почти изгладится. Но дамы, которых Пассек в жизни перевидает немало, будут любить целовать его именно в этот шрам.
Сейчас, покачиваясь в седле по дороге на Ораниенбаум, Пётр Богданович понимал, что допрос мог бы оказаться и гораздо строже. Собственно, никакого допроса ещё не было. Его просто привели в чувства, наглядно показав, что в тюрьме церемониться не станут. А потом дежурные заперли арестанта в карцер и пошли играть в карты, даже не выставив караула.
