В его словах была злая обречённость, и Потёмкин подумал: уж не повредился ли приятель головой? С таким азартом тот топил самого себя.
— Я видел, — коротко отрезал Гриц, — и если нужно... Тяжёлая лапища Алехана легла ему на горло.
— Нишкни, — цыкнул тот сквозь зубы. — Только попробуй что-то сказать, шею сверну.
Гриц не без труда освободился от мёртвой хватки Орлова. Сумасшедший, одно слово. Совсем мозги раскисли!
— Мне было поручено его охранять, — как бы через силу проронил Алексей. — Значит, мне и ответ держать. Я и убил...
Потёмкиным овладела злость.
— Да ты что? В своём уме? А мы? Остальные? Тоже с тобой должны разделить...
Гриц не договорил. Лицо Алексея исказила такая болезненная гримаса, что все обидные слова застряли у собеседника в горле.
— Нет. Я один, — выдавил Орлов. — Вы ни при чём. Никто ни при чём. Моя вина.
— Леша, не надо, — взмолился Гриц. — Не подставляйся. О брате подумай. Ведь на плаху потянут. Ведь им же только виноватого и надо!
— Вот именно, — веско сказал Алехан, отстраняясь от приятеля. — Виноватого. А если не найдут? Ты о ней подумал? — Оба понимали, о ком речь. — В неё все каменья и полетят. Другая мишень нужна. — Орлов крякнул. — На этом, думаю, мы разговор и закруглим. Устал я. Домой пойду. Прости, Гриц.
Потёмкин отступил на шаг и проводил Алехана удивлённым взглядом. Вот, оказывается, как? Орлов решил пожертвовать собой, чтоб снять с императрицы обвинения? Неужели и он тоже... А Гриц-то и не догадывался. Просмотрел. Болезненно ревновал к Григорию.
Потрясённый вахмистр побрёл домой. Он не хотел оставаться во дворце, деля с толпой придворных всё новые и новые сплетни. У себя на квартире бросился, не раздеваясь, в кровать и даже не позволил денщику стянуть с себя сапоги.
Он всё думал о страшном многоугольнике, центром которого была Екатерина, а к ней с разных сторон направлялись лучи любви и ненависти участников большой игры. В этой игре он лично пока не проиграл и не выиграл. А вот Алехан сегодня, казалось, потерял всё.
— Ваше Величество, это необходимо. — Никита Панин старательно подсовывал под руку императрицы широкий лист бумаги, на котором красивым канцелярским почерком были выведены имена участников злополучного конвоя в Ропше. — Вы должны подписать приказ об их аресте и дознании по столь щекотливому делу. Господин Орлов ничего не отрицает.
Екатерина подняла на воспитателя цесаревича усталый взгляд.
— Но он ничего и не подтверждает, граф. Он молчит.
Государыня нарочно назвала Панина только что пожалованным ему титулом, как бы говоря тем самым: друг мой, вы всем обязаны перевороту, который без Орловых не состоялся бы... Но Никита Иванович предпочёл её не понять. Он лично отводил себе в «счастливой революции» куда большую роль, чем все Орловы, перемноженные друг на друга.
— Не заключает ли в себе его молчание уже факт признания своей вины, о которой так много говорят в обществе?
— Вы говорите, — отчеканила Екатерина, отодвигая от себя лист, — устами многих, граф. Но не всех. Не стоит выдавать за общественное мнение выгодную для себя байку, которую удаётся озвучить на сотню послушных голосов.
Она не часто позволяла себе говорить столь откровенно.
— Думаю, мы понимаем друг друга. — Императрица старательно скомкала поднесённую Паниным бумагу, бросила её на серебряный поднос для кофейника и подожгла. — Запомните, граф, то, что я сейчас делаю. У меня никогда рука не поднимется подписать что-либо опасное для моих друзей.
— Это лишь изобличает вашу зависимость от них, — не сдержал досаду Никита Иванович.
«А подмахни я вашу галиматью, я изобличила бы свою зависимость от вас», — этого Екатерина не сказала вслух. Она лишь кивнула, показывая вельможе, что аудиенция окончена. Граф вынужден был откланяться. Но Като знала, что завтра он придёт вновь и вновь будет требовать крови, а когда отчается получить желаемое, станет интриговать тихонько, из-под полы. Что опаснее? Бог весть. За этим человеком нужен глаз да глаз. Тем более теперь, когда система распределения власти оставила в его руках цесаревича Павла. Играя им, Панин всегда сможет угрожать государыне.
Господи! Екатерина завела руки за голову и глубоко вздохнула. Затевая переворот, она и не подозревала чем, вернее, кем придётся расплатиться. Отныне её мальчика будут окружать только люди Панина. Что они расскажут ему о случившемся? Сможет ли мать переубедить его? Да и стоит ли? Если ребёнок, отобранный у неё буквально в миг своего рождения, больше привязан к воспитателю, чем к ней? Возможно, ему лучше с Никитой Ивановичем. Спокойнее. Надёжнее.
Но что же делать самой Като?
— Спать, — раздался с порога родной, тёплый от позёвывания голос. — Я спать пойду, Катя. Сколько можно в бумагах рыться?
Гришан стоял, потягиваясь и улыбаясь ей совсем по-домашнему. Точно они сто лет были мужем и женой, жили-поживали, добра наживали. За дверями не таилось никаких бед. А она только что не отклонила приказ об аресте его родного брата.
Орлов мягко, по-кошачьи приблизился к ней, обогнул кресло и обнял сзади за плечи.
— Знаю, — прошептал он, — всё знаю. И как Лешку на растерзание не отдала, и что он, дурак, ради нас с тобой себя губит. Неужели после этого не пойдёшь за меня? Не будет у нашей сказки счастливого конца?
Екатерина чуть не заплакала. И правда выходило, как в сказке. Солдат и царица. Только сказка эта не про любовь была, а про Божье наказание.
— Гриша, Гриша, — её белые ладони легли на его большие грубые руки. — Всё, что хочешь, для тебя сделаю. Графом будешь, князем. Собак своих сможешь в бриллиантовых ошейниках на охоту водить. Только не проси об этом. По крайней мере сейчас. Нам Алексея из болота вытягивать надо...
— Утро вечера мудренее. — Орлов поднял её на руки, как бывало в прежние времена, и понёс прочь из кабинета, открывая по дороге двери ногой.
Глава 11
НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ
Июль 1762 года. Англия
Случившееся в театре странным образом повлияло на взаимоотношения Лизы и графини де Бомон. Они не то чтобы сблизились. Напротив, первое время между ними дрожало напряжённое отчуждение. И всё же, став обладательницами общей тайны, они оказались как бы в заговоре, и это мало-помалу выделило их из круга иных обитателей усадьбы. Появились жесты, фразы, слова и недомолвки, понятные им одним.
Кроме того, Лиза чувствовала себя виновницей произошедшего. Ей казалось, что госпожа графиня из-за неё пошла на убийство. Девочке даже не приходило в голову, насколько Шарль легко относился к подобным вещам.
Вместе с тем де Бомон не мог не заметить, какое страшное впечатление на его воспитанницу оказали события театрального вечера. Лиза была угнетена, её мучили ночные страхи. Она искренне считала себя если не преступницей, то соучастницей преступления. Её с детства учили, что всё тайное становится явным, и теперь она думала, что рано или поздно их злодеяние будет раскрыто. Что тогда? Её закуют в железа и препроводят в Тауэр?
