Его колотили четверо здоровенных мужиков. Трое натужно сопели, и только Алехан время от времени ронял с остервенением:
— Царицу ему надо! Вздумал сам, вместо Гришки, к ней под бок! Сволочь! Предатель! Пригрели змею на груди!
Из этих возгласов Потёмкин понял, за что его бьют. Он знал — сопротивляться не будет. Пусть. Они правы. Не в свои сани не садись! Ведь он и правда их предал...
Алехан схватил врага за грудки и поднял с пола.
— Мы ж тебя, скотина, на улице подобрали! Мы ж к тебе, как к родному...
Лицо Алексея было перекошено, губы белые, рот скособочился. Самый спокойный из Орлов явно не владел собой. В него точно бес вселился.
— Не про тебя краля! — надсаженным голосом орал он. — Не для того берегли, чтоб ты своими грязными лапами ей под юбку лазал!
На губах Алексея появилась пена, а он всё бил и бил, как заведённый, не заботясь о том, что у врага уже, наверное, сломано несколько рёбер.
— Братцы, хватит, — взмолился Гришан. — Ведь убьёте! Ради бога... оставьте его!
Потёмкин видел, как Григорий в ужасе отвернулся к стене, продолжая шептать:
— Ради Христа... Ради Христа...
Камер-юнкер получил ещё несколько ударов на сдачу, а потом грозный рык старшего из Орлов — Ивана — прекратил побоище.
— Будет, будет. Поучили. Довольно.
Потёмкин слышал топот удаляющихся сапог, удар двери. Он попытался подняться. Не получилось. Остался лежать, изогнувшись, как червяк. Из разбитого носа уже натекла здоровенная лужа, а кровь капала и капала в неё.
Так прошло несколько часов. Терял ли он сознание? Гриц не помнил. За весь день в комнату никто не зашёл, а позвать на помощь голоса не было.
За стеной возились рабочие. Ставили стёкла в Зеркальной галерее. Смеялись. В обед, как положено, выпивали прямо на лесах. Травили байки. Если б хоть кто-нибудь из них заглянул в соседнюю дверь! Но мастеровым строго-настрого запретили мочиться во дворце по углам — только в цветники. Они делали это лихо, через окно второго этажа, прицельно попадая не на дорожки, а в куст жасмина, и хвалили друг друга за меткость...
Вечером и они ушли.
Наступила ночь. Потёмкин стал думать, что, наверное, он умрёт. Не от избиения, так от голода. Его найдут через несколько дней, а может недель. Будет ли она плакать?
Грица сморил не сон, а глубокое забытье, когда усталость берёт верх над болью. Он лежал в той же позе, на боку, неуклюже выбросив руку вперёд и растопырив ноги.
Около полуночи дверь скрипнула, и возле самого уха Потёмкина зашелестел батист. Графиня Брюс на ощупь пробиралась через пустое, как ей казалось, помещение, за которым, она знала, была лестница во внутренний висячий садик. У Прасковьи Александровны там было назначено сегодня свидание с одним из печников. Крепкий малый, она его сразу приглядела в бригаде вологодских мастеров, лучше них никто не кладёт печи-голландки. Разве что сами голландцы.
Графине соблазнить крестьянина нетрудно, а Брюсша умела удивительно доходчиво объяснить любой дубине, что ей надо. Нынче ночью она познает простое деревенское блаженство в объятиях сильного, здорового зверя, на новеньком дёрне под кустами роз...
Занеся ногу вперёд, Парас споткнулась обо что-то мягкое. Сначала она решила: мешок с извёсткой. Но когда наклонилась и, растопырив руки, ощупала препятствие, то пришла в ужас.
— Боже мой, кто здесь? — пролепетала графиня.
Луна показалась из-за туч, и в её свете Прасковья Александровна смогла разглядеть «покойника». Она с трудом узнала в опухшем, измазанном кровью лице хорошо знакомые черты.
— Гриц, — всплеснула руками Брюсша. — Гриц, голубчик, да как же это?
Страх, минуту назад владевший ею, улетучился. Она с силой рванула рубашку на груди несчастного и наклонилась послушать сердце. Слабый стук был ей ответом. От запаха потного мужского тела Брюс замутило. «Живой. Живой. Мертвецы так не пахнут!»
— Ты подожди, миленький, — обратилась она к лежащему, точно он мог её услышать. — Я сейчас, я скоро.
Печник, уже битый час прохлаждавшийся в саду, был мобилизован на перетаскивание «трупа».
— Молчи и делай, что говорят, — цыкнула на него графиня. — Неси за мной. В мои покои. Не надо поднимать шум. Это весьма важное лицо, друг Её Величества. Не ровен час на нас нападут, чтоб его добить.
Парень чуть со страху не наделал в штаны. Но всё же не посмел ослушаться и, покряхтывая, донёс Грица до покоев Прасковьи Александровны. Как фрейлина императрицы и её ближайшая подруга, Брюс занимала в новом дворце роскошные комнаты над жилыми помещениями государыни. В покои Като от неё вела внутренняя деревянная лестница.
Графиня разбудила горничных и сразу же послала одну — за лейб-медиком, другую — к Шаргородской, предупредить Екатерину о случившемся.
Грица уложили на накрытый простыней диван, но побоялись до прихода доктора снимать с него кафтан и сапоги. Мало ли какие переломы обнаружит у несчастного Крузе.
Через полчаса комната наполнилась народом, врач орудовал бритвой, разрезая грубое форменное сукно, и стаскивал с Потёмкина одежду по частям. Горничные бегали с тазами тёплой воды и чистыми полотенцами. Парас сочувственно охала и держала Като за руку. Императрица пришла немедля, как только её разбудили. Накинула просторный зелёный халат и, не прибирая волосы под чепец, поднялась к Брюсше.
— Бедный мальчик, — прошептала она, наклоняясь к лицу Потёмкина. — Кто это сделал?
Гриц молчал. Он не знал, как сказать ей. Не хотел, чтоб мир обрушился для неё так же, как обрушился для него. Где была его любовь? Где дружба? Потёмкин ощущал себя поделом наказанным вором. Деревенским конокрадом, которого застукали на месте преступления и проучили дрекольем добрые селяне.
И всё же он не мог справиться с обидой. Ведь, в сущности, ничего преступного и оскорбительного не было сделано. Преступной оказалась сама его любовь. Страшно подумать, что они с Григорием больше не взглянут друг на друга как свои. Что люди, которых он привык считать почти семьёй, поступили с ним так жестоко.
— Вы не хотите говорить, — мягко произнесла Като, касаясь пальцем его распухшей, посиневшей щеки. — Но даю вам слово, я дознаюсь сама.
— Не надо, — выдавил он из себя. — Так будет хуже. Никого не наказывайте... Я сам виноват.
— Бог мой, да в чём же вы виноваты, Григорий Александрович? — всплеснула рукам Екатерина. — В том, что родились человеком с сердцем и душой?
Она уже обо всём догадалась. По лицу было видно.
— Как он?
Крузе пожал плечами.
— Рёбра, как ни странно, целы. Скулу я только что поставил на место. Просто сильно избит. Как часто бывает с вашими гвардейскими друзьями, — медик многозначительно хмыкнул. После мятежа егерей и измайловцев ему снова пришлось зашивать шрам на лице Алехана. — Этому мальчику надо вылежаться. И всё будет в порядке.
