Воронцов схватился за шпагу, требуя сатисфакции. Противник только пожал плечами и намеревался отойти.
— Как? Вы пренебрегаете своей честью? — петушился Семён.
— Нет, я пренебрегаю вашей, — процедил Гриц. — Я дворянин и могу рисковать головой только на службе государю. А таких невеж, как вы, учат без смертоубийства. — Он выразительно посмотрел на свой кулак. — Что же касается дуэлей, то эта гнусная затея не имеет к понятию чести никакого отношения.
И ушёл, оставив всех в полном недоумении. Только Гриц так умел! Ему плевать было на то, что о нём скажут. Главное, чтоб он сам считал свой поступок правильным. В этом ли была его сила? Или в обаянии большого беззлобного ума? Орлов не знал, чувствовал только, что изводится по потерянному другу, как Ахилл по мёртвому Патроклу. Ах, зачем, зачем тот попытался примерить его доспехи на поприще любовных ристаний?
Григорий послал очередную косточку в небо, и в этот момент ему доложили о прибытии неожиданного визитёра.
Аудиенции у нового фаворита просил не кто иной, как граф Иван Иванович Шувалов, прежний случайный вельможа Елизаветы Петровны. Озадаченный Григорий велел без дальних церемоний пустить гостя в сад. Граф Шувалов, человек исключительной деликатности, явился перед любимцем государыни в изысканном придворном платье, держался светски и ни словом ни жестом не выразил неудовольствия, что Орлов принимает его запросто, в домашнем халате и турецких туфлях на босу ногу.
Они обменялись приветствиями, Шувалову принесли плетёный стул, и только после нескольких фраз о погоде и ничего не значащих любезностей Иван Иванович решился приступить к делу.
— Случилось так, — произнёс он, подбирая слова и явно испытывая смущение, — что покойной императрице угодно было назначить меня куратором Академии художеств, множество учеников которой жили у меня дома и направлялись за границу на стажировку на мой личный пансион.
Орлов благодушно кивал. Обо всём этом он слышал краем уха, но никогда не вникал подробно.
— Товарищи мои по Академии, господа профессора и Попечительский совет, — сделав над собой усилие, продолжал Шувалов, — ныне, поняв, что мои позиции при дворе ослабли, обвинили меня в растрате казённых денег. Быть может, они полагают, что государыне, которой и моя родня, и я сам доставили много досад, сие будет приятно...
Гришан хмыкнул.
Не зная, как расценить его реакцию, Шувалов поспешил закончить рассказ:
— Я тратил на учеников так много своих средств без записи и учёта, что ныне мне нечем будет оправдаться, если дело дойдёт до суда. В теперешних обстоятельствах мне не у кого искать покровительства. Не соблаговолите ли вы доложить Её Величеству...
— Хотите вишен? — прервал его Орлов. — Угощайтесь. Я сейчас переоденусь, и мы с вами совершим небольшую поездку по городу в открытой коляске.
Гришан встал и, оставив Шувалова в полном замешательстве, исчез за дверями дома. Он не заставил себя долго ждать. Стремительно облачился в приличное для прогулки платье и велел закладывать карту-гондолу.
— Сегодня жарко, так подышим свежим воздухом.
Прихватив с собой соломенную шляпу, полную вишен, Орлов водворился на сиденье рядом с Шуваловым и вольготно закинул руку ему на плечо. Жест, не предусмотренный этикетом, но весьма выразительный.
— Ешьте вишни, граф, и не думайте о печальном, — посоветовал он. А потом крикнул кучеру: — Правь к Академии художеств. Там длинная чугунная решётка такая. Вот мимо неё раз пять проедемся шагом.
Иван Иванович поразился догадливости спутника. Этот простак-гвардеец только-только вступил в должность, а уже понимал, как без слов демонстрировать публике своё благоволение. Если фаворит покажет господам академикам, что расположен к Шувалову, недоброжелатели графа заткнутся сами собой. Не нужно будет даже беспокоить государыню. Тем более что результат беседы с ней непредсказуем: она действительно не любит Шувалова.
Всё это в один момент пронеслось в голове у Ивана Ивановича, и он благоразумно не стал выражать недовольство панибратским жестом Орлова. Спутники приятнейшим образом провели время, ведя ни к чему не обязывающую беседу о картинах, университете в Москве и учёных. Особенно граф просил нового фаворита за Ломоносова.
— Старик вспыльчив, неуживчив, у него много врагов. Да к тому же он любит выпить. Не оставьте его покровительством. Без защиты его заклюют. Он слишком талантлив.
Орлов обещал. За одну поездку он многое узнал о русской научной кухне. Интриги те же, что и при дворе, только рангом пониже, победнее и вместо заботы о благе Отечества у всех на устах просвещение молодёжи. Учёные мужи пали в глазах Гришана ниже ординара. Прежде он, как всякий малообразованный человек, питал к ним глубокое почтение — род священного трепета. Теперь выходило, их, как и остальную братию, нужно крепко держать в кулаке. Иначе укусят. Шувалова, вон, едва не закусали.
— Я думаю, все недоразумения разрешатся, — сказал Гришан гостю на прощание. — Искренне рад знакомству с вами. Но не почтите за дерзость, государыне ничего докладывать не стану. Излишне.
Граф снова поклонился. Разве он не понимает? И разве совсем недавно не он играл ту роль, в которую сейчас так непринуждённо вживался Григорий? На вид они были почти ровесники. Но у Шувалова за спиной остались десять лет власти и опыта. А Орлов ещё только делал первые шаги на скользком придворном паркете. Ему предстояло самостоятельно набить себе шишки и научиться с грустным пониманием взирать на окружающую грязь. На мгновение Иван Иванович испытал к новому фавориту завистливую жалость, а потом сразу громадное облегчение. Не он! Больше не он!
Элен потёрла кулачком упрямый подбородок и выпрямилась. Комната выглядела так, точно по ней Мамай прошёл. Даже чехлы с кресел были сняты и упакованы в плетёные дорожные саквояжи. Княгиня Куракина покидала Санкт-Петербург и не жалела об этом.
Время поездки не было определено. Строгий маршрут тоже. Ей нужен морской воздух, а главное — смена обстановки. Италия, Испания, Майорка... Но начнёт она с вояжа по северным странам, где ни разу не была. Швеция, Дания, Голландия...
Горничная Ортанс без ума от счастья упаковывала вещи. Подорожную по старой дружбе выправил Григорий Орлов. Фаворит никому из прежних знакомых не отказывал в мелких любезностях. А их с Элен связывало больше, чем мимолётная интрижка — общее страдание, о котором оба благоразумно молчали при случайных встречах.
Как давно всё это было! Боже, как давно!
Внизу за окном лакеи грузили на подводу её чудовищный багаж — с таким мог бы путешествовать полк маркитанток.
— Пора, — Элен сделала знак Ортанс. — Кучер ждёт.
Женщины спустились вниз и уселись в рессорный берлинский экипаж. Колёса застучали по мостовой.
Бриг «Святой Павел» отплывал из Кронштадта в полдень. Корабль шёл сначала в Стокгольм, затем в Копенгаген, оттуда в Амстердам и Кале. Удачный маршрут. Обмахиваясь золотистым, как пыльца, газовым шарфом и напевая, Куракина взошла на борт. Капитан приветствовал её, отдав честь и предупредив, что на судне есть ещё знатные пассажиры. Между ними курьер Её Императорского Величества к шведскому двору некто Потёмкин. Но он почти всё время проводит у себя в каюте. Его пришёл проводить сам комендант крепости адмирал Талызин — честь немалая. Они стояли у борта и говорили вполголоса, кажется извинялись друг перед другом. Расстались сердечно, пожав руки.
