Эрна как знахарка специализировалась на лечении бесплодия, стены её дома были, как при шпалерной развеске, украшены фотографиями семейств, которым она помогла обрести потомство. Лечение основывалось на употреблении специальных, таинственных трав и плодов Земли, выращенных в естественных условиях.
Я научился работать на масличных жерновах и на прессе, где добывались гранатовый сок и жмых из зёрен. Через пару месяцев я встретил в пустыне ослика, не знаю, сколько ему было лет, скорей всего, он был глубокий старик, но я привёл его на ферму, и Эрна предложила мне за ним присматривать. Я стал кормить, мыть ослика, купил ему седло и упряжь, и часто он стал уходить за мной в пустыню, так что мне было не одиноко, я был счастлив таким соседством. Эрна, казалось, меня зауважала, потому что животное ко мне привязалось. Она помогла мне придумать ослику кличку, рассказав о своём отце-сионисте, основавшем ферму. «Мой отец верил Бен-Гуриону и шёл за ним с закрытыми глазами. Лишь иногда приоткрывал один глаз, чтобы убедиться, что у самого Бен-Гуриона глаза не закрыты», – рассказала однажды Эрна, и тогда я решил прозвать ослика Бен-Гур, «сын льва». Так я решил потому, что вначале ослик ходил за мной по пустыне, затем я стал ходить за ним сам, осознав, что усталый Бен-Гур выбирает самые экономные траектории между холмов, и я решил, что оптимальное направление для дорожной разведки – найти путь наименьшего сопротивления.
Вне всякого сомнения, Эрна была ведьмой, и та кошка, что появлялась ночами на ферме и которую я никогда не видел днём, мне чудилась её воплощением. Кошка обходила владения, появлялась там и здесь и в лунном свете казалась не то серебристой, не то дымчатой, окрас её был изменчив, но мне и в голову не приходило, что это были разные кошки, иначе хоть одну я бы где-нибудь днём заметил.
Пустыня лунной ночью гипнотизирует своим кошачьим зрачком. Вокруг сон, изнанка дня, реальности, в неё влечёт всё глубже, невозвратнее, в некоторых местах приходится буквально нащупывать ногами дорогу, но вы не в силах преодолеть лунатического свойства влечение, и вот уже последнее поселение скрылось за поворотом, за ним погасли огни Вифании, где, кажется, до сих пор бродит счастливый, обескураженный своим воскрешением Лазарь, впрочем, не вы ли сами – это он, учитывая, что всё вокруг так напоминает сумерки чистилища, будто вы всё ещё или уже одной ногой в могиле. А через два часа пути, сопровождаемый лаем бедуинских собак, встревоженных приближением чужака к заночевавшим уже отарам, вы поднимаетесь на гору Мунтар – отсюда, с обрыва на её вершине во времена Второго Храма сбрасывали козла отпущения, после того как первосвященник в Судный день выбирал его по жребию из двух козлов и исповедал над ним все беззакония сынов Израилевых, и все преступления их, и все грехи их и, возложив грехи и преступления на голову козла, отсылал животное с нарочным в пустыню. Дорога из Иерусалима до обрыва, с которого сталкивали животное, была длиной в девяносто стадиев, и в конце каждой мили очередного нарочного встречал новый сопровождающий, ибо в Йом-Кипур человек не имеет права пройти больше одной мили, в конце которой гонцы из левитов могли зайти в шалаш, где предлагалось отдохнуть, закусить и выпить, но никто никогда этим правом не воспользовался, ибо в Йом-Кипур все держат строгий пост. В конце пути козла толкали в пропасть. Никто никогда не отмечал в истории то, как сопротивлялось животное – что по дороге, что на вершине, я представлял себе этот обычай в подробностях, особенно когда вглядывался в провал с вершины Мунтар, нынче полной руин, среди которых в подслеповатое звёздное время можно оступиться в цистерну или натолкнуться на основание арки. В византийский период здесь располагался монастырь Святой Евдокии, и днём отсюда на юго-востоке прекрасно видна гора, где во времена Второго Храма находилась хасмонейская крепость Гиркания, превращённая параноидальным Иродом в узилище для своих оппонентов.
Так я ходил путями козла отпущения и ополоумевшего Лазаря по пустыне, старался не брести наугад, ориентируясь по звёздам – и то далёкому, то близкому лаю бедуинских собак, да ещё на огоньки лампад, вечно горящих в монастыре, куда меня всё время и тянуло. Казалось, огонёк совсем рядом, стиснутый ущельями, но я знал, что путь до него далёк и сложен. Я достиг его не сразу, дважды я ложился спать посреди пустыни, мучаясь комарами и пристальной луной, ворочаясь на камнях, давивших через пенку и спальник, думая, помнится, о том, что мне до сих пор совершенно непонятно, что это значит – родиться. Бабушка моя Сима при известии о чьём-либо рождении в потомстве родственников или знакомых не спешила радоваться, поздравлять, но иногда только вздыхала: «Вот ещё один мученик народился». Не мог я тогда в юности её понять, меня это сетование возмущало. Зато как я её понимаю теперь. И дело даже не в хронической нехватке покоя и не в поре Екклесиаста, оставим мудрость, она хороша, только когда есть кого убеждать, но дело, скорее, в этом странном, с некоторых пор повсеместном ощущении того, что вокруг не день, а лунная ночь, всё выглядит волшебным и в то же время скорбным, в приглушённой форме существования, ведь, представьте, при луне, если бы осталась только луна и солнце не взошло бы отныне, завянут все листья, растения усохнут, исчезнут облака, останутся только пыль и прохлада, будто одной ногой всё живое ступило в могилу. Луна завораживает. При ней жизнь превращается в иссякающий сон и становится немного легче.
Ещё меня тревожила легенда о сбежавшем от левитов козле отпущения. Я страшился встретить его призрак в пустыне. Это кроме того, что я был взволнован ещё и легендой о голубой верблюдице, носящей по пустыне тюки с проклятыми сокровищами. Однажды на закате я видел её, когда возвращался в пещеру после рабочего дня. Я попытался преследовать верблюдицу, но она скрылась между холмов. После этого случая я поговорил о ней с госпожой Кобус, и она уверила меня, что на деле это просто очень умная верблюдица, с большим интеллектом, способным запомнить далёкую дорогу. Верблюдица навьючена контрабандой и стремится от границы с Египтом в назначенное ей место. О проклятии «сокровищ» слух распущен намеренно, чтобы никто из бедуинов не рискнул покуситься на груз наркотиков. После этого рассказа я стал побаиваться ещё раз встретиться с этой верблюдицей и наконец уверовал в то, что пустыня полна своих собственных легенд. Меня особенно это взволновало, когда госпожа Кобус внезапно уехала в Европу и попросила меня перед отъездом присматривать за хозяйством. Я стал обходить по вечерам ферму, но было как-то не по себе, потому что казалось, что хозяйка её, Эрна, где-то рядом.
Глава 13
Монастырь
Мар Саба – монастырь в Иудейской пустыне в среднем течении Кедрона, основанный аввой Саввой в 484 году, живёт по византийскому времени, отсчитывая полночь от захода солнца, без электричества и телефонной связи. В Лавре женщинам никогда не было места, переночевать их помещали в соседней с монастырём Девичьей башне, ибо существует предание о том, что если слабый пол проникнет на территорию Лавры, то землетрясение обрушит обитель, к порогу которой паломницам выносят листочки и кору чудотворной финиковой пальмы, лечащей от бесплодия, а также масло и ларец с частичками мощей преподобного Саввы.
Друг Петька-Каифа позвонил мне как-то осенью. До этого мы не общались больше года.
