Мирьям подошла ко мне и встала рядом под звёздами. «Что это за звук?» – спросила Мирьям. «Память», – сказал я.
Я усмехнулся в темноте, мы вместе вернулись в пещеру.
После того случая в ночной пустыне я задумался о том, что такое реальность. Огромные дирижабли метафор плыли в небе, потоки света лились с них в сознание. «Действительность – это камера-обскура», – сказал я пассажирам лайнера, на котором мы ещё проводим Иосифа Розенбаума в путешествие. «Никогда о ней не слыхали», – сказали пассажиры. «Представьте себя в тёмной комнате, двери закрыты, есть маленькое отверстие в стене, свет влетает сквозь него и попадает на противоположную стену. Мы можем держать всё, что угодно, перед таким отверстием, любую реальность, – сказал я, – и поклоняться этому на противоположной стене».
И память вновь рухнула в меня, как в солнечный колодец.
Я вспомнил прежние времена, когда беседовал с пустыней под Млечным Путем. Вздох вырвался изо рта моего, вздох перерос в крик. Крик пронёсся по ущельям. Только потом я разжал свой рот, оторвал рот мой от соска Млечной плети.
Я отвернулся, ушёл и год ходил нагим и босым. Этот год всю ночь Млечная плеть блуждала в небе одна.
В течение года я ходил в долине видения. Одетый в песок, я пересёк пустыню из конца в конец и через четыре времени года. Солнце было ледяным, ласковым, смертельным, горячим. Пустыня простиралась то по лицу, то по груди, то исчезала, и я шёл сквозь миражи.
Теперь у меня была дыра в том месте, где мой крик оборвался. Всё то время, что я ходил, сердце моё изливалось из этой дыры. «Сердце невелико, но священно, – сказал я себе, – я спасу его». И заткнул дыру песком и камнями. Мирьям следила за моими действиями и дрожала. Я прислушивался к тишине.
«Проснись!» – сказала пустыня. Я вскочил и обернулся. «Проснись и славь Бога!» – сказала пустыня и улыбнулась. «Посмотри!» – воскликнула пустыня, указывая на Запад.
И я увидел – свободу и скорость.
«Твой корабль нуждается в тебе», – сказала пустыня. «Неф под названием "Исландия"», – добавила она.
«Плоть не выдержит, – ответил я. – Мы ничего не можем поделать».
«Я говорю тебе, ты можешь спасти корабль».
Ветер поднимался, пустыня кричала.
Я смотрел на пот и слёзы, сбегавшие по лицу пустыни.
«Ладно, – сказал я, – допустим, я спасу корабль. Что ты тогда сделаешь?»
Пустыня выдохнула ветер.
«Я сохраню огонь», – сказала она.
Так было заключено соглашение.
Века прошли, когда я вернулся из пустыни.
Ничего не осталось от меня, кроме капли чернил.
Я вернулся к Млечному Пути.
Это был холодный зимний вечер.
Я уткнулся лбом в землю.
«Что ты знаешь о женщинах?» – спросила пустыня.
Из моих ушей выскочили женские слова, которым меня научила Мирьям: «Сурьма. Запах. Жена. Фига. Колдунья». Пустыня кивала.
«Иди домой», – сказала пустыня.
Я пошёл к Мирьям, спал, снова проснулся.
Я почувствовал что-то на груди, что-то горькое и шелковистое.
Это был Млечный Путь, сочившийся из груди сквозь камни и песок.
Я был больше целого.
«Я не с тобой, я в тебе», – произнесла пустыня.
Я опустился на колени и поднял руки, из груди хлынуло звёздное молоко. Оно струилось через всю историю и стекало в жизнь.
Пока я кормил молоком птиц и животных, я продолжал думать о мужском и женском.
С тех пор в моих корабельных снах скользит звёздная река. Я сплю, и корабль рассекает мой сон на прошлое и будущее.
Глава 17
Гости
Обрывок дороги, конец асфальта. Акация на обочине, с плоской кроной. Под ней стоит ослик. Солнце опускается за вершину холма.
Сидя под деревом, Михаил сворачивает самокрутку. Расшнуровывает обувь, снимает вместе с носками, вытягивает ноги. Закуривает.
Появляется Мирьям.
М и р ь я м (останавливаясь перед Михаилом). Я соскучилась.
М и х а и л. Я всю жизнь сопротивлялся привязанностям, говорил себе: Мишаня, будь мужиком, не отличай пораженье от победы – вставай и иди. (Он выпускает дым, щурится на солнце.) Мирьям, вот ты и снова здесь.
М и р ь я м. Я приготовила на ужин рыбу.
М и х а и л. Я рад, что ты снова пришла. Я думал, ты когда-нибудь исчезнешь навсегда.
М и р ь я м. Я тоже.
М и х а и л. Весь день думал о том монахе. Ведь как бы там ни было, я в нём узнал себя. Но потом, когда приехал на опознание, ничего общего, так, только несколько штрихов, какие-то две-три чёрточки, комплекция даже разная.
М и р ь я м (удивлённо). Конечно, в покойнике всегда трудно узнать живого человека.
Молчание.
М и х а и л (сокрушённо). Можно узнать, как ты провела день?
М и р ь я м. Спала. Читала. Стряпала. Заходила к Рубинштейнам за розмарином.
М и х а и л (в изумлении). За розмарином?! Когда мы жили в Иерусалиме, он рос в палисаднике. Проклятая пустыня.
М и р ь я м. Не гневи Бога. Всё можно вынести.
М и х а и л. Но только не пустыню.
Молчание.
М и х а и л. Как хорошо проснуться утром после двенадцати часов непрерывного сна. Без планов, без мыслей. Вдруг захотеть отправиться в Мар Сабу, в монастырь, где почил когда-то Иоанн Дамаскин. Всего-то одиннадцать километров напрямик – только стоит выглянуть в окно и направить взгляд в бездну спуска по Иудейской пустыне, мимо Иродиона, мимо Текоа и Нокдима. Когда много веков назад Иоанн явился в Мар Сабу, никто из монахов не хотел становиться его духовным отцом. Все говорили – зачем нам связываться с писателем, одни проблемы, мы не потянем. И только настоятель наконец согласился. При одном условии: отныне Иоанн не будет писать, ни слова. Иоанн Дамаскин смиренно принял это послушание. Но спустя десять лет нарушил его, уступил просьбам одного монаха, умолившего его сочинить скорбную песнь в помин по усопшей матери. За ослушание Иоанна хотели выгнать из монастыря. Однако монахи заступились перед настоятелем. И тогда Иоанну было приказано вычистить все отхожие места, что он и сделал. И продолжил писать. Какой вывод отсюда?
М и р ь я м. Нельзя обижаться на Провидение. Рабби Нахман говорил: «Когда вас спрашивают: "Как дела?" – надо отвечать: "Прекрасно!" Потому что, если ответить: "Так себе", Господь скажет: "Ах, ты не знаешь ещё, что такое плохо". И будет такое, что мало не покажется. А если ответить: "Отлично!" – Господь скажет: "Так ты ещё не знаешь, что такое хорошо, я покажу тебе настоящие райские кущи!" И сделает тебе хорошо».
