– У вас рубашка, – сказала она, – испачкана чернилами. Я подумала, надо вам сказать.
– Понятно, – сказал я.
– При стирке чернила хорошо выводит сода с лимоном.
– Понятно. Спасибо.
– Рада помочь, – сказала она.
Я мог не придать этому никакого значения. Но что-то повернулось во мне. Что-то заставило меня подумать: «Чернила заката, что же такое чернила заката?»
Нам с Мирьям нравился «Пундак» – «Трактирчик» в одном из проулков Эйн-Керема. Когда я привёл её туда впервые, мы взяли бутылку белого вина, которое нам подали вместе с миской вареной зелёной фасоли. Так мы и коротали сумерки – над бокалами и дымящимися стручками. А потом на городок сошёл туман, настоянный на шалфее, на терпких травах, росших на склонах, и я думал о том, что нельзя жить на этом свете без магического свитка, который с некоторых пор был всегда при мне, у сердца. «И сказал мне: сын человеческий! съешь, что перед тобою, съешь этот свиток, и иди, говори дому Израилеву. Тогда я открыл уста мои, и Он дал мне съесть этот свиток; и сказал мне: сын человеческий! напитай чрево твоё и наполни внутренность твою этим свитком, который Я даю тебе; и я съел, и было в устах моих сладко, как мёд».
А потом Мирьям говорит: «Ты хотел отвезти меня в Магдалу – так отвези, я там забыла кое-что из вещей».
Я одолжил машину у своего друга-программиста. Мы приехали в Магдалу в самый зной, и Мирьям повела меня купаться в монастырскую родниковую запруду. В монастыре её знали, но всё равно монашка-привратница спросила: «А вы православный?»
На ручье у берега озера были устроены плотинка и купальня. Паломники ныряли прямо в одежде. Мы разделись, и стайки рыбок набросились на нас, пощипывая за ноги.
Добравшись до Магдалы, мы не смогли отлипнуть друг от друга. Она вынесла из своего дома рюкзак со шмотками. Мы оставили машину в укромном месте в банановой роще и забрались в пустующую виллу с сухим бассейном и морозильной кладовкой, набитой американским мясом. В этом доме когда-то Мирьям прибиралась и подделала ключ. К вечеру среди залежей стейков я нашёл бизонью вырезку, и мы сделали из неё шашлык, варварски пахнувший мускусом.
Утром мы проснулись оттого, что кто-то смотрел на нас в упор. Мы не слышали ничего – ни как остановилось такси, ни как каблуки простучали по камням дорожки. Это была хозяйка дома, Элизабет, женщина лет семидесяти, нагрянувшая из Нью-Йорка внеурочно – отвести душу в святых местах.
Элизабет не стала вызывать полицию. Она сказала: «Будьте моими гостями». У неё были красивые, унизанные перстнями руки. Элизабет напекла оладий и попросила нас пойти с ней в церковь. За завтраком она рассказала, что купила этот дом, когда овдовела несколько лет назад.
Церковь оказалась приземистым строением из бетона и стекла – на самом берегу озера. Построена она была на месте раскопанной древней синагоги. Кроме нас, в службе принимала участие горстка волонтеров-археологов из Кореи. Вместо алтаря мы увидели лодку. Лик Спаса грозно смотрел на нас со стены. Водная гладь под ним сверкала, и казалось, будто лодка плывёт.
Когда мы с Мирьям вышли на берег, я дал ей откусить от свитка, нащупал в кармане прадедовы часы, и мы двинулись по воде, направляясь к Гиппосу.
Стихи к роману
* * *
Однажды я отправился в пустыню за
откровением. Оно предстало
в воображении пустынной рыбой –
в виде дирижабля. Огромный корабль
я ловил на наживку в виде воздушного змея.
Я расставлял воздушные змеи там и тут.
Некоторые духи-дроны обрезали их.
Наконец мне удалось подсечь левиафана.
Да, однажды я поймал его и
с помощью Ахилла попытался
привести на берег, на край пустыни.
Но духи пустыни не дали этого сделать.
Они обглодали откровение, оставив
от него одни слова.
* * *
Есть развилки, о которых никогда
не придётся узнать, какая
вселенная открылась бы,
случись с тобой выбор иной,
чем тот, который случился. Этих
развилок – на руке перечесть,
и далеко не к каждой священное отношение,
сочетающее и горькие сны о несбывшемся,
и молчание, извлекаемое при понимании мира,
в котором, конечно, смысла никакого.
Но есть катарсис. Однако
главное, что видишь в связи с этим, –
это то, что люди в некоторой своей ипостаси –
божества. Что они способны участвовать
в событиях, имеющих масштаб чрезвычайный.
Речь не о полководцах или о тех, в чьих руках
и рычаг, и опора. И не о тех точках
выбора, в которых мы властны помыслить исход.
Все самые важные события в жизни
происходят помимо твоей воли и намерений.
Намерения и воля дарованы нам богами
в утешение, что и мы что-то значим.
Но мы безутешны.
* * *
Требую заменить
вирус смерти на вирус любви.
Ведь всё похоже на правду,
потому что никто никогда не пытался
сыграть по таким правилам.
История всегда приходит оттуда,
откуда её не ждали. Человек
ничтожен, это не новость.
Человека может растереть в прах
какая-то горстка молекул:
самое уязвимое в человеке –
его молекулы, а самое стойкое – низость.
И это тоже не новость, мы многое помним.
Время сейчас – раздолье для памяти,
эпоха теперь во рту Екклесиаста.
Что вспоминается в эти дни?
Самый забавный способ заняться любовью,
какой только был в твоей жизни.
Что, как не дар жизни, противопоставить
пылающему жерлу? Была
у меня девушка, что беззаветно любила
заниматься любовью в машине,
выбирая для этого самые неожиданные места.
Например, подмосковные кладбища на закате.
Или парк Лужники, на самом въезде.
Тогда, в её Range Rover Vogue,
нам было плевать на Москву.
Большая машина, как приятно видеть,
что эта марка всё ещё на дорогах.
Что ещё где-то катится на скорости моя жизнь.
С этикеткой на бампере:
Fuck Fuel Economy.
* * *
