— Ну и шуточки у тебя. — Стону я.
— Брокколи я уж точно давиться не стану. — Плюется подруга. — Они на вкус как коровья отрыжка. Мерзость!
— Зато полезные. И без вреда для фигуры.
— Лучше толстая задница, чем это!
Я завистливо сглатываю, когда она ставит на поднос запеченный с чесноком картофель, соус с травами и жаркое. Черт, и куда мне теперь деть брокколи? Я тоже хочу картошечки!
— Чеснок?
— Целоваться ни с кем сегодня не собираюсь. — Ухмыляется подруга.
— Выглядит аппетитно.
— Если честно, взяла бы бургер, но тут такого не держат.
Болтая и смеясь, мы добираемся до стола. Опускаемся на стулья и принимаемся за обед. Алина, поглощая аппетитное жаркое, травит меня стонами удовольствия и, честно говоря, после ее издевательств брокколи становится совершенно безвкусным, а отбивная с ананасами просто отвратительной — нет, мне не понять, как мама могла любить такое.
Но чисто из вредности я продолжаю нудеть:
— И ты запьешь все этой химией?
— Угу. — Алинка делает глоток из большой банки газировки и картинно закатывает глаза. — Мм-м-м, вкусняшка!
На банке собираются капельки конденсата. Значит, напиток холодный. Я мучительно сглатываю.
— Сахар из этой газировки облепит твои зубы, и им хана. — Успокаиваю я себя.
— О, да. — Дразнится подруга. — Этого я и добиваюсь. — И отпивает еще. — Хочешь?
— От этих напитков у детей всего мира ожирение.
— Правда? — Хмыкает она. — Ну, не хочешь, как хочешь. Буду жиреть одна.
И издевательски припадает губами к горлышку.
— Тебя серьезно не заботит то, что это вредно? — Не выдерживаю я.
— А тебе серьезно не по фиг? — Корчит рожу Алина. — Краситься вредно, есть вредно, курить, пить, встречаться с парнями, носить каблуки! Да в этом мире жить вредно! А очень хочется. — Она подмигивает. — Повсюду запреты, ограничения, установки, предубеждения. Черт подери, я могу хоть до посинения жрать капустный лист и заниматься спортом, а умереть под машиной какого-нибудь обдолбанного торчка, решившего выехать средь бела дня на пешеходный переход. Не хочу я так, Мариана, мне хочется жить!
— Жить это каждый день пить газировку, делать татуировки и пропускать занятия?
— Это не быть кем-то другим, чтобы понравиться всем вокруг. Это носить любимую одежду, делать то, что хочется, и всегда оставаться собой. — Улыбается Алина. — Пить вредную химию, если она делает тебя счастливой, материться, ковырять в носу, танцевать посреди дороги на трезвую голову и орать на всю улицу от счастья. Я хочу дышать полной грудью. Сегодня, завтра и каждый день! Понимаешь?
— Газировка делает тебя счастливой? — Удивляюсь я.
Она смеется.
— Возможность быть собой и никому не подчиняться. — Отвечает подруга и подвигает мне банку с напитком. — На. Живи так, будто никаких правил нет. Советую начать прямо сейчас.
Я придвигаю к себе жестяную банку. Ее стенки такие холодные, что у меня пальцы немеют. Подношу газировку к носу: она пахнет виноградом. Делаю маленький глоток. Ее вкус похож на жвачку. Пузырики приятно щекочут язык, а сладость опускается в горло.
— Вкусно?
— Да.
— Значит, иногда можно. — Усмехается Алина. — А то они в этих умных книжках такого понапишут, что, кажется, будто вредно даже дышать!
— Если учитывать количество вредных выхлопных газов, а также все возрастающее число автотрансп…
— Помолчи-и-и. — Просит подруга, застегивая свой рот на воображаемый замок.
— Хорошо. — Соглашаюсь я.
И, улыбнувшись, делаю еще глоток.
А затем чуть не подпрыгиваю от неожиданности, ведь за наш столик опускается не кто-нибудь, а сама Вика Лернер.
— Привет. — Говорит она холодно.
— Привет, — отвечаю я, отложив приборы.
Алина молчит, напряженно дергает плечами. Подруга права: от таких, как Вика, хорошего не жди. Уж ей ли не знать.
— Как дела? — Не глядя на Алину, спрашивает девушка. — Как самочувствие?
Интонации, с которыми сказаны эти фразы, не оставляют сомнений: Лернер явилась не с добрыми намерениями.
— Нормально. — Отвечаю я, стараясь сохранить самообладание.
— Круто. — Хмыкает она. А затем опускает взгляд в мою тарелку и морщит нос.
— А у тебя? — брякаю я.
Вика отбрасывает волосы назад изящным жестом и усмехается.
— Так вы родственники? — Вдруг спрашивает она, игнорируя обращенный к ней вопрос.
— С кем?
— Ты и Кай. — Прищуривается девушка.
Ее наманикюренные острые ноготочки отбивают неприятный ритм на гладкой поверхности стола.
— Почему тебя это волнует? — Интересуюсь я, не в силах оторвать от них взгляд.
Пальцы Вики сжимаются в кулаки.
— Это теперь волнует весь универ, дорогуша. Спишь ты или не спишь со своим братом? Этот вопрос обсуждают и в курилке, и в туалете, и на заднем дворе.
— И тебе тоже стало любопытно? — Усмехается Алина.
— Не встревай! — Взвизгивает Лернер. И тут же, выдохнув, берет себя в руки. Снова поворачивается ко мне. — Так как? Вы родственники? Твой братец трахает тебя?
— Слушай, шла бы ты отсюда. — Рычит Алина.
— Все в порядке. — Обращаюсь я к ней, а затем перевожу взгляд на Вику. Если честно, ее нервозность только придает мне уверенности. — С кем я сплю, только мое дело.
— Ты унизила моего брата! — Лернер угрожающе бьет ладонью по столу. — Мерзавка! Знала бы ты, как он себя чувствует после твоего предательства!
— А, может, дело совсем не в этом? — Улыбаюсь я. — Думаю, Макс не в обиде, ведь мы с ним даже не встречались. А вот ты…
Я щелкаю языком и качаю головой.
Это вызывает у Алины улыбку, а вот Вика краснеет от злости.
— Что ты хочешь сказать?
Ох, ты ж, надо же. До нее и доходит, как до утки — на третьи сутки.
— Может, это из-за Кая? — Уточняю я. — Сочувствую, что он так быстро насытился тобой.
Вика на секунду застывает в ошеломлении, а затем, глубоко вдохнув, парирует:
— Ты не первая, кто повелся на его красивые словечки. — Она вскакивает с места. — И не последняя, уж поверь!
Надо признать, выглядит девушка довольно жалко.
— И у Кая будут проблемы из-за драки! — Вика угрожающе взмахивает перед моим лицом наманикюренным ноготком. — Вот увидишь! Я этого так не оставлю! Никто еще не оставался безнаказанным, пытаясь унизить членов моей семьи!
