Автор краткой биографии Оруэлла С. Лукас считает: «Если мы отмечаем различия между мужчиной и мальчиком, это не означает, что мы обвиняем Оруэлла в обмане или даже непоследовательности. Редко встречаются личности, восемнадцатилетний энтузиазм которых сохранится на всю жизнь. В то же время можно полагать, что Джордж Оруэлл — святой или грешник — возник в результате того, что полностью оторвался от юного Эрика Блэра»
. С ним можно согласиться лишь отчасти. Противоречия следует искать не только между юным Блэром и зрелым Оруэллом, но и в душе самого Блэра — Оруэлла на разных этапах жизни.
Хотя при поступлении в знаменитую школу Эрик, бесспорно, проявил знания и способности, смог получить стипендию, которая давала возможность не только оплачивать обучение, но и вести более или менее сносную жизнь, в учебных делах он не выделялся, однако благополучно переходил из класса в класс. Соученики вспоминали, что он временами проявлял качества лидера в характерных для первых послевоенных лет протестных выступлениях старшеклассников, но каких-либо подтверждений в этих воспоминаниях найти почти невозможно. Единственным случаем какого-то подобия «бунта» было коллективное требование об отставке командира школьного подразделения Офицерского подготовительного корпуса — руководителя военной подготовки школьников. Но, во-первых, Эрик был не руководителем, а просто одним из участников этого выступления, за которое, кстати, никто из псевдобунтовщиков не понес наказания. Во-вторых, ребята не возражали против поведения военного инструктора, пока шла война, а выступили со своим требованием 11 ноября 1918 года, когда было подписано Компьенское перемирие с Германией. Наконец, в-третьих, никакого политического подтекста у требования не было — школьникам просто не нравилось, что с ними грубо обращаются, что их не считают мужчинами (а ведь им уже стукнуло по 15–16 лет!). Сам Эрик позже назвал и поведение своих товарищей, и собственную выходку снобизмом и даже обозвал себя «отвратительным маленьким снобом»
. Так что о «повстанческих настроениях» Эрика Блэра в школьные годы говорить не приходится.
Более достоверны сведения о том, что подросток стал поглощать лучшие образцы британской художественной литературы. Он запоем читал Бернарда Шоу. Писатель привлек его особое внимание и острыми, парадоксальными пьесами, высмеивающими чопорную пуританскую мораль, распространенную в зажиточных кругах британского общества, и четко выраженными симпатиями к городским низам, и тяготением к социалистическим идеям.
Через много лет их политические ориентиры и творческие пути решительно разойдутся — престарелый Бернард Шоу станет высоколобым попутчиком Сталина, оправдывавшим Большой террор, тогда как его давний почитатель окажется одним из самых ярких разоблачителей сущности и последствий советского тоталитаризма. Пока же Эрик читал и перечитывал многие произведения Шоу. Правда, на сохранившихся экземплярах его книг из личной библиотеки Блэра нередко встречаются критические пометки. В книге Шоу «Пьесы, приятные и неприятные» напротив слов «Мы должны двигаться вместе, лучше и быстрее» Эрик поставил уже мучивший его вопрос: «Куда?»
Другим любимым автором Эрика стал Гилберт Честертон, младший друг Шоу, с которым тот не раз вел дружескую, но довольно острую полемику. Шоу принадлежал к умеренным социалистам, Честертон же считался верным католиком, хотя религия служила ему скорее фоном для философских размышлений. Честертон был мастером притчи. Скорее всего, именно эта особенность его творчества полюбилась Эрику, в какой-то мере предопределив форму двух главных его произведений.
Еще одним высоко ценимым им автором был менее известный, но высоко чтимый в определенных художественных кругах Альфред Эдвард Хаусман, преподававший латынь в Кембридже, ведший уединенный образ жизни и опубликовавший всего два поэтических сборника. Хаусман нравился Блэру, скорее всего, неоднозначностью: с одной стороны, он с горечью взирал на окружающий мир с пессимистической точки зрения простого рабочего парня; с другой стороны, его поэзия явно отдавала духом эдвардизма — ставшего модным в это время течения последователей принца Эдварда, который нарочито на равных общался с простолюдинами, нарушал общественные «приличия» своими экстравагантными костюмами и даже, страшно сказать, выставляемыми напоказ татуировками. Соответствующие черты поэзии Хаусмана внесли вклад в творческий коктейль будущего Оруэлла.
С немалым интересом им проглатывались романы, повести, рассказы американца Джека Лондона. Эрику особенно нравилось яркое воспроизведение неподвластных человеку природных сил в романе «Зов предков», описание бедности и ее отражения на психологии и поведении человека в книге «Люди бездны». Можно полагать, что эта книга особенно запала в душу Эрика Блэра. Когда он станет писателем Оруэллом, он в значительной степени повторит опыт Джека Лондона, который в 1902 году, приехав в британскую столицу, отправился в кварталы нищеты и создал правдивый репортаж о людях «на краю», о тех, кого нынче называют маргиналами
.
Эрик запоем читал фантастику Герберта Уэллса. Вслед за «Машиной времени» об увлекательном путешествии в будущее им проглатывались романы о цивилизации муравьев и о войнах будущего с применением ядовитых газов. Уэллс вслед за Шоу ввел Блэра в мир британских умеренных социалистов, познакомил с идеями о необходимости крайне осторожного и неторопливого перехода к обществу будущего, в котором исчезнет эксплуатация.
Наступит время, когда Оруэлл будет стыдиться своего детского увлечения Уэллсом. В 1941 году он напишет эссе «Уэллс, Гитлер и всемирное государство», в котором объявит, что писатель слишком стар, чтобы понять современный мир, что «вся жизненная привычная мысль воспрепятствовала ему понять силу Гитлера». 75-летний писатель ответит гневным письмом, в котором обзовет его «дерьмом», что Оруэлл со знаком плюс отметит в своем дневниках
.
С удовольствием поглощал Эрик также произведения романиста и драматурга Яна Хэя, сатирика Уильяма Теккерея (прежде всего его знаменитую «Ярмарку тщеславия»), исполненные восточной романтики произведения Редьярда Киплинга — первого англичанина, получившего в 1907 году Нобелевскую премию по литературе. Всех этих авторов он называл «любимцами детства»
.
Не отказывался он и от детективной литературы, с увлечением читал книги Артура Конан Дойла и Эдгара По. Диккенса и Шекспира он стал по-настоящему ценить уже в более зрелом возрасте. Вместе с тем у Эрика Блэра росла тяга к собственному художественному творчеству. Ему легко давалось стихосложение, хотя поэтические опусы, которые были сочинены в средние и старшие школьные годы, он позже воспринимал как почти пустое графоманство. В 1947 году он вспоминал, что в Итоне сочинял стихи по всякому поводу. С огромной скоростью слагал он полукомические вирши, в 14 лет всего за неделю написал целую рифмованную пьесу в подражание древнегреческому комедиографу Аристофану. Он вспоминал также, что редактировал школьные журналы, как рукописные, так и печатные
.
Одновременно, как он рассказывал в мемуарном очерке «Почему я пишу», он стал пробовать свои силы в прозе, «хотел писать огромные натуралистические романы с несчастливым концом, полные подробных описаний и запоминающихся сравнений, полные пышных пассажей, где сами слова использовались бы отчасти ради их звучания»
.
