Работа на плантации была не из легких. Страшно болели руки, образовались волдыри. Несмотря на это, Эрик находил силы, чтобы побродить по территории расположенного неподалеку замка начала XVIII века. Полуразрушенные стены давали ему успокоение и, видимо, стимулировали мысль.
Уборке хмеля Эрик посвятил очерк, который появился в журнале «Нью стейтсмен» в середине октября 1931 года
. Это был колоритный рассказ об условиях жизни сборщиков хмеля. В нем представали неведомые лондонскому читателю из среднего класса подробности, в частности о составлявших основную часть сборщиков хмеля цыганах, их нравах и обычаях, соблюдаемых в течение столетий, о присущих этому племени представлениях о чести, справедливости, верности. Попутно объяснялось, что привившийся в Великобритании термин для обозначения этой народности — gipsy, связывавший их с Древним Египтом, — неверен, так как их прародиной являлась Индия.
Приличия не дали возможности описать все впечатления, в частности рассказать о половых извращениях среди сезонных рабочих. Зато Блэр исправно записывал все любопытные, в том числе и не очень приличные, факты в свой дневник. Например, он сделал заметку о каком-то глухом нищем из Ист-Энда, имени которого никто не знал, а потому его называли просто Глухой, который забавлялся тем, что при случае демонстрировал отшатывающимся дамам свой детородный орган…
Такого рода записи могли послужить разветвлением сюжета в одном из будущих романов, над тематикой которых постоянно работало сознание писателя.
Возникла еще одна экспериментальная идея — побывать (по возможности недолго, всего лишь несколько дней) в лондонской тюрьме, разумеется, в качестве заключенного, чтобы на собственной шкуре испытать, как живется людям в подлинной неволе, как обращаются с ними, как их кормят… Накануне Рождества 1931 года Эрик предпринял попытку нарушить порядок, чтобы его задержала полиция и отправила в тюрьму как «мелкого преступника» на незначительный срок (желательно без штрафа, заплатить который было бы нелегко). Выпив на пустой желудок несколько кружек пива, а затем четверть бутылки виски, он «опьянел, но не слишком», после чего двинулся по одной из центральных улиц, громко распевая. Он действительно был задержан констеблем, но не отправлен в тюрьму и даже не отведен к судье, а просто просидел в камере полицейского участка пару дней, после чего, получив устное внушение, выпущен на волю.
Правда, Эрик должен был выплатить штраф в шесть шиллингов, которых у него не было. В результате полицейские махнули рукой и отпустили его «безвозмездно», простив долг государству. В целом острых ощущений не получилось, за исключением того, что в крохотной камере, где он находился вместе с пятью другими задержанными, была вонючая параша, из-за чего невозможно было дышать
.
На следующий день он опять притворился пьяным, но сделал это у входа в приют для бездомных, где, как считалось, особенно строго соблюдались правила поведения в публичном месте. К своему полному разочарованию, он был просто отогнан подальше. То ли вид у него был слишком жалкий, то ли полицейские оказались великодушными накануне Рождества, но нарушения Эдварда Бертона (так он представился служителям порядка) показались им недостаточными для задержания.
Очерк, посвященный попыткам попасть в тюрьму, опубликованный в августе 1932 года, Блэр завершал так: «В течение следующих нескольких дней я предпринял еще несколько попыток попасть в беду, выпрашивая милостыню под носом полиции, но, наверное, мне просто везло в жизни — никто не обратил на меня ни малейшего внимания. А так как я не хотел делать что-нибудь серьезное, что могло привести к расследованию касательно моей личности и т. д., я всё это забросил. Дело в большей или меньшей мере завершилось провалом, но для меня это был довольно интересный опыт»
.
Блэр становится Оруэллом
Тем временем Блэр завершил первую большую книгу очерков, которую назвал «Исповедь мойщика посуды». В основном она была посвящена впечатлениям о нищем и голодном Париже. Работа над книгой заняла чуть больше полутора лет, с января 1930-го по август 1931 года. По рекомендации Риза рукопись — «французские главы», написанные в форме дневника, — была представлена осенью 1930 года известному издателю Джонатану Кейпу, публиковавшему художественную и публицистическую литературу, в основном книги известных авторов. Среди излюбленных его писателей были Эрнест Хемингуэй, Артур Рэнсом, Сидней и Беатриса Вебб, Сэмюэл Батлер.
Кейп с ходу отверг «Исповедь», полагая, что она не найдет читателя, что рукопись фрагментарна и малоинтересна. Риз, которому очерки Блэра понравились, представил рукопись еще в два издательства. По его рекомендации Эрик заменил дневниковую форму изложением по главам, существенно дополнил книгу впечатлениями о нищете в Великобритании, однако и в таком виде рукопись была отвергнута.
Расстроенный и разочарованный, Эрик отдал рукопись Мейбл Фирц, с которой виделся иногда в редакции «Адельфи» или по вечерам. В апреле 1932 года та передала книгу (без ведома автора, который посоветовал ее выбросить) своему знакомому, литературному агенту Леонарду Муру. В литературных кругах Лондона Мур считался высококвалифицированным экспертом по вопросам читательского спроса и прибыльности издательств. У него был респектабельный офис на Стрэнд — одной из деловых лондонских улиц, соединяющей район Вестминстера (центра политической жизни) с Сити (центром бизнеса). Уже через несколько дней Мур позвонил Блэру, сказал, что рукопись ему понравилась, предложил свои услуги как постоянного литературного агента (тот, разумеется, согласился) и начал продвигать его произведение
. Леонард Мур остался литературным агентом писателя до самой его смерти.
Любопытно, что на протяжении почти двадцати последующих лет между ними не случилось личного сближения. Отношения оставались формальными. Блэр — Оруэлл начинал каждое письмо Муру словами «Дорогой господин Мур», иногда «Дорогой сэр», а заканчивал «Искренне Ваш». Единственное изменение, произошедшее после Второй мировой войны: в обращении стало опускаться слово «господин», и письма открывались словами «Дорогой Мур».
Познакомившись с очерками, Мур счел, что и по тематике, и по литературным качествам они подходят издательскому дому Виктора Голланца, созданному совсем недавно, в 1928 году, и придерживавшемуся социалистической ориентации. В августе 1932-го рукопись была передана Голланцу, который счел ее «исключительно сильным и социально важным документом»
и выразил готовность опубликовать при условии устранения языковых вульгарностей и замены нескольких имен, которые легко было идентифицировать, что могло привести к юридическим проблемам и для издателя, и для автора. Блэр согласился внести поправки и даже получил аванс в 40 фунтов — немалую по тем временам сумму.
Голланц считал, что название книги надо изменить — выбросить упоминание о мойщике посуды, поскольку этот персонаж встречается в тексте очень редко. В результате остановились на «Down and Out in Paris and London»
(в русском варианте — «Фунты лиха в Париже и Лондоне»
[24]).
