В этих словах было немало пропагандистской риторики, и освещали они скорее не ту реальную внешнюю политику, которую проводило брежневское руководство СССР в начале 1980-х годов, а ленинский курс и линию Сталина примерно до середины 1930-х годов. Рейган воспринимал как данность не действительное стремление советского руководства к сохранению полного господства в своей геополитической сфере с перспективой незначительного ее расширения за счет стран третьего мира, а коммунистическую мифологию, которую проповедовали в СССР на протяжении всех лет советского тоталитаризма — от его зарождения до заката.
Он не учитывал, что само руководство СССР, и Л. И. Брежнев прежде всего, сохраняя тоталитарную систему, находившуюся в состоянии кризиса, сознавало опасность превращения холодной войны в ракетно-ядерную катастрофу и действительно стремилось к относительно мирному сосуществованию с Соединенными Штатами. На помощь коммунистическим руководителям приходили высказывания Ленина и других «основоположников», что революции в той или иной стране могут совершиться только тогда, когда для них созреют внутренние условия.
Не слишком разбиравшийся во всех этих тонкостях и в то же время полагавшийся скорее на собственные ощущения, а не на компетентное мнение экспертов, Рейган продолжал проявлять полное незнание советских реалий. Он повторял вымышленные «цитаты» из «Николая Ленина», которые почерпнул, скорее всего, из не очень грамотных антикоммунистических брошюр крайне правого Общества Джона Берча, опасаясь контактов с этим обществом, но отнюдь не брезгуя использовать его продукцию.
В то же время Рейган не отвергал полностью возможность развития отношений с СССР в той или иной форме. На той же пресс-конференции ему был задан вопрос, не собирается ли он отменить введенное в марте 1980 года его предшественником эмбарго на экспорт американского зерна в СССР (в числе других ограничений, последовавших вслед за введением советских войск в Афганистан). Определенного ответа президент не дал, но возможность этого не исключил. Действительно, уже в апреле 1981 года зерновое эмбарго было отменено, советские закупки зерновых продуктов в Соединенных Штатах были возобновлены. Сам факт того, что огромные валютные средства советское руководство вынуждено было теперь затрачивать на покупку заокеанского хлеба, свидетельствовал о тяжелейшем кризисном состоянии советской колхозно-совхозной системы.
До введения эмбарго советские закупки зерна за рубежом составляли 15–16 миллионов тонн в год. После снятия эмбарго зерновой импорт из года в год увеличивался. В 1982 году он составил 29,4 миллиона тонн, в 1983 году — 33,9, в 1965-м — 45,6 миллиона тонн. При этом около половины поставок приходилось на долю США
[392]. Для аграрного сектора страны, для американского фермерства огромный советский рынок создавал весьма благоприятные экономические условия.
В определенной степени закупки зерна ставили СССР в зависимость от импорта. Это, однако, никак не меняло общего вектора советско-американских отношений, которые с приходом Рейгана в Белый дом стали резко ухудшаться.
Собственно говоря, процесс разрядки напряженности, происходивший в 1960-е — первой половине 1970-х годов, подошел к концу еще при Картере, который довольно энергично, хотя, естественно, только на словах, выступал за права человека в СССР, против преследования диссидентов, судебных процессов над ними. При этом, однако, в полной мере сохранялись действовавшие договоренности и, что было особенно важно, контакты в Вашингтоне между Государственным департаментом и послом СССР в США Анатолием Федоровичем Добрыниным, опытным дипломатом, стремившимся к сохранению разрядки. Летом 1979 года в Вене состоялась встреча Картера и Брежнева, на которой в дополнение к первому договору об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-1) был подписал новый договор ОСВ-2, расширявший и уточнявший положения первого. Договор устанавливал равное для США и СССР число стратегических ядерных вооружений всех типов (не более 2400 единиц). Договор ОСВ-2 так и не был ратифицирован в связи с тем, что еще при администрации Картера советско-американские отношения вновь резко ухудшились, в основном в связи с вмешательством СССР во внутренние дела Афганистана и введением на территорию этой страны советских войск.
Еще в марте 1979 года, перед началом избирательной кампании, Рейган через посредников передал Добрынину, что намерен посетить СССР и хотел бы встретиться с Брежневым и председателем Совета министров СССР А. Н. Косыгиным или, в крайнем случае, с одним из них. Добрынин воспринимал Рейгана как представителя крайне правого крыла Республиканской партии и ответил на вопрос вопросом: не является ли намерение Рейгана предвыборным ходом, «не станет ли он, возвратившись из Москвы, с удвоенной энергией выступать против СССР, ссылаясь на то, что теперь, мол, он уже побывал там и может говорить “со знанием дела”»
[393].
От имени Рейгана послу было передано, что «будущий президент» (в том, что он станет таковым, у него сомнений не было) стремится сам разобраться во взаимоотношениях, что он желает расширить свою избирательную базу и, возможно, поддержит новые соглашения с СССР о контроле над оружием массового уничтожения.
Можно полагать, что только в самом начале избирательной кампании Рональд не исключал возможности разрядки, чтобы противопоставить себя Картеру и в области внешней политики. Холодное отношение советского представителя было, видимо, лишь дополнительным аргументом к тому, что от планов смягчения взаимоотношений он отказался, отменив одновременно и намечавшийся визит.
Непосредственно после выборов и даже в начале пребывания Рейгана в Белом доме сохранялась, однако, некоторая надежда на возможность развития более или менее конструктивных отношений между Рейганом и советскими руководителями, в частности Брежневым. Об этом свидетельствовала беседа Добрынина с бывшим президентом Р. Никсоном, который приехал в Вашингтон из Нью-Йорка на прием по случаю празднования годовщины Октябрьской революции.
Добрынин вспоминал, что Никсон «попросил, чтобы сказанное им в доверительной форме было доведено до сведения Брежнева. По словам Никсона, он очень хорошо и давно знает Рейгана как человека весьма консервативных и антикоммунистических взглядов. Верно, что он сторонник “сильной Америки”. Но он вместе с тем достаточно разумный, а главное — прагматически мыслящий политический деятель. Никсон выразил уверенность, что в конечном счете у советского руководства с Рейганом установятся отношения не хуже тех, которые были при нем. Правда, на это потребуется немалое время, возможно несколько лет, но важно, чтобы советское руководство не теряло из виду указанную выше перспективу и не вступало с ним раньше времени в ненужную полемику вокруг Кубы или какой-то другой проблемы, так как Рейгана может “заносить” в публичных выступлениях»
[394].
То ли Рейган еще колебался, то ли Никсон выражал скорее не его мнение, а свое собственное, но в ближайшей перспективе его предположения не подтвердились. Тем не менее в высшем советском руководстве живо обсуждались возможности отношений при новом президенте. 17 ноября Ю. В. Андропов, курировавший в то время в ЦК КПСС внешнюю политику, и министр иностранных дел А. А. Громыко направили в Политбюро записку самого общего характера, предлагая меры, само собой разумеющиеся и без их послания: установить неофициальные связи с окружением Рейгана, изучить взгляды лиц из его администрации на внешние проблемы, особенно отношения с СССР. Добрынин без какой-либо иронии, весьма серьезно изложил этот документ
[395], хотя было совершенно ясно, что ни о чем другом, кроме как о полной неосведомленности советской стороны о намерениях нового президента, он не свидетельствовал.
