В поисках очередного оправдания делаю последнее предположение: возможно, чтобы восстановить полный контакт, нам в самом деле необходимо переспать.
Вспомнить. Воскресить. Заменить сгоревшие лампочки.
– Так ты… – отклячивая ногу, сгибает ее в колене и елозит ступней по ворсу ковра. Стесняшка, мать вашу. Помню все эти финты. И половые губы ее беспрепятственно вижу. В горле новый горячий ком зреет. – Хочешь меня? Будешь меня? – как всегда в лоб спрашивает, маньячка.
И за защитную перегородку прямиком в душу заглядывает. С мясом железные заслонки срывает.
– Буду, – решительно поднимаюсь на ноги.
Подхватываю Марусю на руки и забрасываю на кровать. Она хоть по лицу вижу, не ожидала, протестовать не пытается. Смотрит настороженно, дает драпака к изголовью, но особо не возмущается.
Я же, непонятно какие эмоции выталкивая, оперирую грубостью с замашками дикаря:
– Резина?
– Нету, – сглатывая, мотает головой. – Но нам и не надо. Я таблетки пью.
Эта новость царапает точно так же, как утренняя просьба купить тест.
Зачем? Для кого?
– Давно?
– Почти три года.
Естественно, мне не нравится такой ответ. Если ни с кем, кроме меня, не трахалась, на хрена контрацепция? Планировала? Даже если проглотить дикие собственнические инстинкты, подобное в принципе кажется лишенным всякой логики.
– Кончать, значит, в тебя можно?
Дальше границы прощупываю. Маруся выразительно вздрагивает, но взгляд мой наглый выдерживает. Им ее снова полосую. Разбираю на запчасти.
– Можно.
Соски эти торчащие… Ни у кого таких пошляцких и одновременно нежных не видел. Уже предвкушаю, как трогать буду и сосать. Кончить на них тоже хочу.
Однако стоит мне двинуть за Машкой на кровать, пищать принимается.
– Ярик, Ярик… Подожди… Подожди…
– Если решила соскочить, сразу говорю, что не отпущу, – протолкнувшись между ее ног, ограждаю с обеих сторон руками. – Ни хрена, Маруся. Не смогу уже.
– Нет, нет… – в ворот моей полурасстегнутой рубашки вцепляется. – Давай! Давай, как там… Погаси свет.
– Как в бункере? – напрягаю искрящие высоковольтным напряжением извилины. – Не пойдет, Титоша.
Она зажмуривается, морщится и, толкнув меня в грудь, ускользает все-таки вверх. Долбанувшись головой и спиной об изголовье, резво спрыгивает с кровати. Конечно же, я ее отпускаю, несмотря на развешанные минуту назад предупреждения. Член огненной болью отзывается, но я стискиваю зубы и, выпрямляясь, опускаюсь с тягостным вздохом на пятки.
– Что не так, свят-свят Маруся?
– Не… Не…
– Что «не»? Говори уже…
Не успеваю закончить, она обратно на кровать заскакивает. Рачкует прямиком ко мне. Поднявшись, дрожащими пальцами пуговицы ловит. Пытаясь расстегнуть мою рубашку, действует крайне агрессивно.
Бешеная, блядь, Маруся…
Очевидно, что ничего сексуального во всем этом нет и быть не может, но меня от нее кроет капитально. Особенно, когда буром ломлюсь, и запах ее поглощаю.
– Я боюсь… Боюсь… – шелестит святоша, глядя куда-то вниз. Возможно, свои дерганые движения контролирует. – Боюсь, Ярик…
– Чего боишься? – поймав ее запястья, останавливаю.
Крайне несмело взгляд поднимает. Я вроде как заранее блоки расставляю. Только эта работа вхолостую проходит. Затягивает в омуты моя Маруся, а я ведь знаю, что за ними бездна. Пока летишь – восторг нереальный, приземление – смерть, без вариантов.
– Тебя… Ты меня… Ты же меня взорвешь, Ярик…
– Да, – панику в ее глазах ловлю, но отстраниться не позволяю. – А ты – меня. В этом весь кайф.
– М-мм… Не думаю.
– А ты и не думай, Титоша. Дай мне вставить, окей? – двигаю напролом, отмечая, как святоша краснеет и изумленно цепенеет. – Потом поговорим, – обещаю на полном серьезе. – После у нас лучше получается. Сейчас нужно шагнуть за эту границу, веришь?
– Верю, – шепчет и, медленно отклоняясь, тянет меня за собой.
Подаюсь, Маруся опадает на спину, и я, наконец, оказываюсь сверху на ней. Она на максимум глаза расширяет, я неосознанно делаю то же. На какой-то миг замираем неподвижно. В образовавшейся тишине возбужденно семафорит лишь наше обоюдно громкое сорванное дыхание.
Подсознательный силовой импульс. Вспышка. Дымовая завеса.
Слаженно устремляемся друг к другу навстречу. Сталкиваясь ртами, свирепо сцепляемся губами. Целуемся, не пытаясь тормознуть эмоции. Влажно. Жадно. Глубоко. Стоны активно с двух сторон летят. Вибрируют на губах. Отбиваются в горле. Саднящей вибрацией царапают внутренности.
Со всей полнотой своей одержимости демонстрируем взаимную любовь. Взаимную же? Не обсуждается. И без ее постоянных напоминаний чувствую, что любит. Достаточно ли? Нестерпимо хочу, чтобы любила так же безумно, как я ее.
Больная ведь у нас любовь. Неисправимая. Неубиваемая. Разрушительная. Похрен.
Меня топит смесь самых сильных ощущений: возбуждение, эйфория и разрастающийся голод.
Мне мало. Мне, блядь, чрезвычайно мало.
Даже при учете того, что я знаю, чем закончится эта ночь, в спешке сам у себя пытаюсь вырвать сердце. Потому как оно на разрыв колотится. А мне плевать.
Чувствую ладони Маруси на своем лице. Сам тем временем своими наглыми лапами сиськи ее мну. С хриплым стоном смещаюсь и рвусь к ним ртом. Едва всасываю торчащие вершины, Титошу разрывает криками.
– Ярик, Ярик… О-о-о… Пипец, пипец… Еще, еще… Ах-х-р-р…
У меня все показатели сбиваются. Никакой силовой подготовки не хватает, чтобы сироп лить и нежничать.
– Ты мокрая? – поднимаю на нее воспаленный взгляд. – Готова?
Жизненно важный вопрос, блядь.
– Проверь…
Только святоша может с таким невинным видом на грех подбивать.
– Если я тебя трону там… – не закончив, лезу ладонью ей между ног.
Мокрая моя Маруся. Как иначе? Физически всегда отдается по максимуму. И сейчас бесстыдно стонет, выгибается, двигает бедра навстречу, разводит их шире – подставляется под ласку.
Чувствую ее, вижу – в паху спазмом жжет. Каждый нерв током пробивает и тормозит центральную работу. Мгновение спустя с опозданием намахивает.
– Хочу тебя лизать… – объявляю весьма важным тоном и размазываю обилие смазки между шелковых складок.
– Уф-хр-р-р-р… Ярик, ты собирался… В меня… Сейчас…
– Да… – активно киваю головой. – Не могу терпеть… Будет быстро… Потом остальное…
– Хорошо, хорошо… Давай, сделаем это... – боевой клич тем же горловым шепотом, но так решительно, словно мы на задании. Лишь последнее слово чисто Марусино, искреннее и умоляющее: – Пожалуйста…
