Но она ведь сказала, что со здоровьем все нормально… Блядь, должен тормознуть эмоции, а меня, напротив, сильнее разбивает.
Маруся опускается между моих ног на колени. Задирая голову, смотрит в глаза.
– После бункера, когда ты ушел в армию, я долго не могла прийти в себя, – начинает, наконец. Невольно дыхание задерживаю, так внимательно вслушиваюсь. Взгляд не отпускаю. Ее слезы стихают, но глаза все еще блестят. – Я так зациклилась на том, что осталась без тебя… Перестала обращать внимание на все остальное. На саму себя в том числе, понимаешь? – замолкая, ждет моей реакции. Я реагирую заторможенно, потому как в этот миг меня отбрасывает на три года назад. В красках вижу Марусю в этой же комнате, плачущую, одинокую, потерянную… Сердце кровью обливается. – Я пыталась перестроиться… Мама с папой очень помогали… Но внутри меня не находилось необходимых ресурсов… Я выполняла все предписания врачей, ходила к психологу, и не к одному… Я улыбалась, когда в душе трясло, и заверяла, что иду на поправку. Тайком же много плакала... Но не это самое страшное. Я саму себя не слышала, Яр, понимаешь? – снова дожидается моего отрывистого кивка. И дает такие пояснения, от которых у меня кровь в жилах стынет: – Моя душа как будто от тела отделилась. Никакого контакта. Я превратилась в две отдельные сущности. Одна – физическая, лишенная какого либо интеллекта и духовности – пустая телесная оболочка. Вторая, страдающая и измученная – за пределами доступа. Из себя выдала, а в себя не принимала. Понимаешь?
– Понимаю.
Только в этот миг полновесно. И кажется мне, что хуже я себя чувствовать просто не способен. Еще не знаю, что рано выводы делаю.
– Так продолжалось какое-то время… Дни худо-бедно продвигали месяц. Даже больше прошло… Точно уже не скажу, – замолкает, шумно вздыхает, вновь начинает плакать, и я догоняю, что мы подошли к самому важному. Инстинктивно, как будто с запасом, вдыхаю и замираю, растерзанно глядя в Марусины глаза. – В одну из ночей я проснулась не от крика… Я проснулась мокрая… Ощущение такое было… Хм-м… Ярик, мне причудилось, словно я на мелководье лежу… – опускает взгляд. Следующие слова будто выталкивает из себя силой: – У меня ничего не болело. Ничего! Но когда я подняла одеяло… Вся пижама, вся моя постель была в крови.
Маруся замолкает, а я с резким выдохом глаза прикрываю. Пытаюсь взять какую-то аварийную паузу. Перегрузить систему, иначе есть опасение, что не вывезу. Только не получается ничего. Боль на части рвет. Безжалостно кромсает по куску.
Слышу, как Машка всхлипывает и рвано переводит дыхание.
– Сначала я решила, что это очередной кошмар. Мелькнул страх, что с ума схожу… – смешок издает. Он такой жуткий, болючий, переполненный горем. Открываю глаза, чтобы видеть. Не могу отпустить этот контакт. Утопаю, но ни хрена в темноте не легче. – На крик прибежал папа… По его лицу я и поняла, что все происходит в реальности. Он спросил, болит ли у меня что-то… А у меня ничего не болело, – вновь на этом акцентирует. – Когда крик оборвался, я просто погрузилась в какое-то шоковое состояние. Папа поднял меня на руки и как есть, всю в крови, отнес в машину. По дороге они звонили… Мама звонила… Нас ждали, встречали… Улыбались, говорили, что все будет хорошо… Это для меня… Но я не верила… Уже тогда не верила никому. – Собираю ее слова, как высоковольтное электричество. Позвоночник токовым разрядом пробивает. На спину горячая волна ложится. После этого разговора, если не умрем, калеками точно останемся. – Меня положили на кушетку. Выдавили на живот гель. Ярик, он был таким холодным, – кажется, что это отступление не несет никакой информативности. На самом же деле пробирает дрожью до костей. – Я смотрела на экран просто потому, что он находился напротив меня… И когда появилось изображение, сразу все поняла... – после этих слов одновременно резко вдыхаем. Я готовлюсь, но оказываюсь не готовым, когда Маруся сообщает: – Ярик, я была беременна…
Смотрю на нее, не мигая. В глазах скапливается непереносимое жжение, но я физически не способен сморгнуть это напряжение. Моя жизнь обрывается. Знакомым сквозняком душу из тела выносит. И это намного больнее, чем три года назад.
Когда удается возобновить элементарные функции и сделать первый апокалиптический вдох, тело оживает. Изнутри заливает резкой и бурной волной жара. Саморазрушение. Сокрушающая катастрофа.
Беременна… Она была беременна, когда меня рядом не было. Пока я катал сопливую обиду, игнорируя ее письма и блокируя звонки, моя Маруся, мать вашу, была беременна! Она носила моего ребенка. Нашего ребенка.
Как это принять? Как? Как эту информацию выносить? Как переварить?
Чтобы иметь возможность дослушать ее рассказ, мне приходится тормознуть сознание и законсервировать внутри себя все, что я чувствую.
– Что было дальше? – голос свой не слышу, так стучит в висках.
– Мне сделали несколько уколов и положили под капельницу. Кровотечение остановилось, и я уснула. А под утро… Проснулась снова в крови. И на этот раз… Ярик, я его потеряла…
Я совершаю судорожный вдох. Грудная клетка расширяется. Ощущаю, как внутри меня происходит заражение. Жжет так сильно, что выдохнуть уже не получается. Все жизненно важные органы будто язвами какими-то покрываются. Они ползут и множатся, охватывая все, что только можно.
Маруся плачет. Я бы тоже хотел… Но не могу. Тяжело дышу, раз за разом сглатываю и воспаленным взглядом пялюсь на то, как она зажмуривается и крепче прижимает к груди тот листок, о котором я успел забыть. Машка словно бы пытается оторвать его от себя. Пытается, и не может. Сейчас я догадываюсь, что там. И сам не знаю, готов ли увидеть. Никак не могу уложить внутри себя полученную информацию. Хотел бы, чтобы это было неправдой. Чем-то нереальным… И в то же время понимаю, что отвергать бесполезно.
Моя Манюня носила нашего ребенка, и меня не было рядом, когда она его потеряла. Она прожила это самостоятельно. Прожила, но до конца, очевидно, еще не оправилась. Помимо боли, которую мы, наконец, разделяем, ощущаю такое удушающее чувство вины, что впору вынести себе мозги, как это сделал когда-то на моих глазах папаша Ридера.
Я смогу ей помочь? Я должен ей помочь.
– Покажи, – голос выходит с хрипом, очень тихо. Маруся кивает, но не двигается. Даже глаза не открывает. – Манюня… Давай. До конца.
Накрываю ее пальцы своими. И она отрывает листок от себя. Дает его мне, но не отпускает. Со своей стороны осторожно придерживает. Как нечто очень ценное, словно боится, что этот снимок рассыплется.
