Полдня под прессом гнусного характера деда, что марш-бросок по соляной пустыне. Я, безусловно, чту родоначальника, но сегодня, ей-богу, чуть не послал к черту.
– Ты давай, хвост трубой не загоняй. Служба, геройство, медали – это все хорошо, – а прозвучало, как чухня последняя. – Но тебе все еще двадцать лет! Потому там все и получалось, что нуждаешься в твердой руке и постоянном руководстве. А когда болтался… сам помнишь, чем закончилось.
Домой возвращаюсь в отстойнейшем настроении. Надо признать, в чем-то старик прав. Мне трудно без режима, без четкого понимания, что должен делать. Не считая остров, первый день на гражданке, а я уже потерялся. Предполагал, что будет как-то иначе все.
Извлекая из психологических наездов деда основное, пора бы вспомнить о том, что мне действительно все еще двадцать. Через два месяца исполнится двадцать один. Ей тоже… А я стал забывать. Без всякого преувеличения и бахвальства, давно чувствую себя гораздо старше. Это внутреннее и, скорее всего, уже необратимое.
Руслик с Кралей названивают с утра. К ним и поеду, воскрешать потерянные ощущения. Если я – сопля зеленая, как намекнул дед, то, очевидно, имею право не только мозги вышибать да приказы слушать. Выцеплю, как в былые времена, какую-нибудь девчонку. Фигуристую, сочную и молчаливую. Трахать буду до утра.
На последнем месте дислокации с женщинами было туго. Нет, они имелись, сами в расположение приходили, но какие-то… Даже для меня слишком «уникальные». Столько пить, не вытяну на следующий день караул.
Заезжаю во двор и первым делом за каким-то чертом в ее окно смотрю. Просыпался ночью несколько раз, свет так и не выключался. До самого рассвета. Шторы оставались задернутыми, но я-то по оттенкам знаю, когда за ними полностью темно, а когда горит ночник или настольная лампа.
Сука…
Выпускаю Луку из вольера, чтобы погонял, и уже собираюсь двинуть в дом, как вдруг улавливаю приближение со стороны. У Маруси светлые волосы, и одета она в пестрые тряпки. Однако рассудком я далеко не сразу догоняю, кто передо мной. Буквально за каких-то пару секунд меня капитально клинит и перебрасывает из гражданки в военную мясорубку. Подумать не успеваю, просто дергаю ее и резко притискиваю к сетке вольера. Фиксирую ладонями плечи и застываю.
Какого черта ты делаешь?
Святоша явно пугается и пребывает в шоке. Таращит глаза и жадно глотает дрожащими губами воздух.
Твою мать…
Вблизи она красивее, чем я помню.
Твою мать… Твою мать…
Я должен ее отпустить, а вместо этого приближаюсь. Настолько, что ощущаю на подбородке ее сорванное горячее дыхание.
Чувствую запах. Она пахнет точно так же, как я, черт возьми, помню. Сквозь меня тысячи вольт электричества проносятся. В груди с гулкой и жгучей вибрацией дребезжат давно неиспользуемые струны.
Чердак подрывает. Пространство вокруг качает.
На мгновение даже охреневаю от столь бурной реакции. Забыл, как это бывает, рядом с ней.
Впиваемся друг в друга взглядами. Ее зрачки молниеносно, прямо на моих глазах, расширяются. Это завораживает. Ныряю в этот омут. С головой, блядь.
Не могу перекрыть рванувшие из дальних закромов воспоминания: как впервые пробовал ее на вкус, ощущал ее тело под собой, врывался, отбирая самое сокровенное…
Да, сука-жизнь выводит на «развод[1]».
Зачет, бля. Уела.
– Ты… Ты больше… Ты никогда больше со мной не заговоришь?
Маруся напугана и расстроена. От этого я, как когда-то, вопреки многочасовым проработкам, чувствую себя полным дерьмом.
Сука, какой черт обрек меня на эту пожизненную зависимость?
Нельзя впускать ее. Нельзя.
– Что тебе надо? – преодолевая разброс эмоций и еще тонну какой-то чехарды, сердито выдыхаю я.
Рывком отстраняюсь и замираю на приличном расстоянии. Не держу ведь больше, а она не решается отлепиться от сетки. Стоит, будто в ожидании расстрела.
– Я лишь… Только хотела попросить, чтобы ты закрывал калитку, когда выпускаешь Луку, – говорит быстро, практически без пауз.
С первой подачи трудно разобрать эту скороговорку. Долго смотрю на нее, не моргая. Прокручиваю и заторможенно допираю, из-за чего принцесса нервничает. Лука серьезно намерен присунуть ее сучке, и Марусе это походу не по нраву. Не удивительно.
– Это все?
Смотрит, словно чудо произошло.
– Нет, не все.
Конечно, нет. Если бы не скопившаяся масса непонятных эмоций, заржал бы над этой царской наглостью. Впрочем, быстро забываю обо всем, что мог бы сделать, когда Машка сглатывает и зажмуривается, чтобы собраться с силами продолжить.
Твою мать…
Пытаюсь убедить себя, что на мне это больше не работает.
Твою мать…
Еще как работает!
– Быстрее можно? У меня нет времени… – голос обрывается, когда она вновь распахивает глаза.
Смотрит, как чумная.
– Скажи еще что-нибудь? – прямая просьба.
Делает шаг, второй… А мне, черт возьми, как бы ни казалось смешно, отступать охота. Стою, безусловно, не сопляк ведь давно. Ногами в землю врастаю и дыхание перераспределяю. Ртом кислород захватываю, чтобы не поймать еще один приход от ее запаха.
– Послушай… – губы сжимаю, чтобы тормознуть себя. Не хочу как-то ее называть: ни по имени, ни старыми прозвищами. И в этот момент, понятное дело, совершаю вдох через нос. Полный зашквар. – Не зудит трепаться с тобой. Без обид, давай. Уходи.
Не зудит трепаться, блядь…
Изъясняюсь, как торчок какой-то.
Да, говорить желания нет. Вместо этого, я, герой, вашу мать, хочу втащить ее в дом. В свою комнату. Затем, уже голую, в кровать. Хотя нет… Я готов трахнуть ее за первым же углом.
Хватит. Посыл понятен. Пусть проваливает.
Крутанувшись, оставляю Титову посреди двора и иду в дом. Прикрывая веки, гоню на хрен «убитое» таким заявлением личико. Рассчитываю, что сама слиняет, как до этого пришла. Не заблудится.
Только она снова меня удивляет. Тащится следом. Слышу, как нагоняет, решительно шлепая вьетнамками.
Черт возьми…
Если я пойду дальше, она войдет за мной. И тогда…
Борюсь с собой, чтобы откопать зарытое под обвалами совести долбаное благородство, развернуться и предупредить ее:
– Войдешь в дом, будут проблемы.
Она тормозит и замирает. Бурно краснеет, а я ведь от этого тоже прусь.
Черт, на хрена все это?
На самом деле нам не нужно говорить, чтобы услышать друг друга. Знает, что подразумеваю. Чувствует. Видит. Принимает.
Да, ничего не изменилось.
