Жизнь, ты, конечно, подлая и ехидная сука, но спасибо тебе за этот прощальный подарок. Умереть на руках такого мужчины – за это я тебе все прощаю.
- Юниа! – услышала я шепот у самого уха. – Юнна!
И, уже проваливаясь в блаженную черноту, почувствовала его теплые губы на своих – замерзших и онемевших…
2.
Меня грубо вырвали из блаженной темноты, похожей на теплое пуховое одеяло, и швырнули в море огня. Я не смогла сдержать крик. По глазам ударил свет – не такой ослепительный, как раньше, но не менее резкий. Все тело раздирало чудовищной болью, особенно ноги и руки. Лицо жгло так, как будто с него содрали кожу.
И все же я была жива! Я чувствовала боль – значит, мой спаситель, кто бы он ни был, друг или враг, успел вовремя.
Когда глаза привыкли к свету, я увидела, что лежу, совершенно голая, в наполненной водой ванне, похоже, каменной – из мрамора или чего-то вроде. С двух сторон меня поддерживали за плечи женщины в черных бесформенных балахонах с надетыми поверх коричневыми фартуками, кожаными или клеенчатыми. Волосы у обеих, пожилой и помоложе, были убраны под белые платки, завязанные так, чтобы полностью оставить открытой шею.
Чуть поодаль стоял мужчина в таком же черном балахоне, но без фартука. Седые волосы выбивались из-под серого мягкого колпака. Он сказал женщинам что-то сердитое и вышел.
- Сола Юниа, - обратилась ко мне пожилая.
Из всех ее последующих слов я, разумеется, не поняла ни одного. Покачала головой и прикоснулась ко лбу, не зная, как лучше показать, что не понимаю.
Женщины переглянулись, и молодая довольно бесцеремонно пальцами раскрыла мне рот. Убедилась, на месте ли язык, и сказала что-то, как мне показалось, с насмешкой. Вообще тон, в котором они обращались ко мне, трудно было назвать дружелюбным. Похоже, Юниа действительно от кого-то убегала, но это ей не удалось. Тот, кого я сочла спасителем, вернул ее врагам.
Они продолжали что-то говорить, и я снова качала головой. И одновременно пыталась уловить хоть какой-то смысл в их словах. Когда на первом курсе мы только начинали изучать норвежский и датский, преподаватели советовали нам смотреть фильмы в оригинале. Пытайтесь понять смысл незнакомых слов по интонациям, по контексту, говорили они. Но пока я не могла выловить ничего, кроме их враждебного отношения ко мне. Очевидно, они возились со мной исключительно по обязанности. Может быть, это был какой-то медицинский персонал.
Вода в ванне казалась мне кипятком, но мои мучительницы спокойно опускали в нее руки. Спустя какое-то время боль из острой, невыносимой превратилась в тупую, но все равно мучительную. Из глаз у меня текли слезы, и щеки от них жгло еще сильнее. И, тем не менее, я попыталась разглядеть под водой свое тело… тело женщины по имени Юниа, которое вдруг стало моим.
Ох, если бы у меня, Иры Сотниковой, раньше было такое! По некоторым признакам я поняла, что Юниа вряд ли намного моложе меня, но ее фигуре позавидовали бы и юные девушки. Высокая упругая грудь с маленькими розовыми сосками, плоский живот, тонкая талия, красивые бедра. А ноги! Длинные, стройные, с высоким подъемом и изящными пальцами. Вот только ниже колена – багрового цвета и с наливающимися пузырями. Так же выглядели и руки ниже локтей.
Впрочем, долго разглядывать себя мне не дали. Схватили за плечи и подняли. Как только я встала, боль в ногах вспыхнула с новой силой. Не обращая внимания на мои стоны, женщины заставили меня выбраться из ванны на мягкий коврик. Укутали в простыню и усадили на стоящий у стены табурет. Молодая опустилась рядом на колени и приподняла одну мою ногу. Тонкой иглой вскрыла пузыри и выжала содержимое. Пока она занималась второй ногой, пожилая густо намазала первую остро пахнущей белой мазью и забинтовала полотняной лентой. После ног то же самое проделали с руками. Высоко закололи волосы, намазали щеки, нос, подбородок и уши. А потом под руки вывели в коридор.
Несколько метров, которые пришлось пройти, показались адской пыткой. Я уже рыдала в голос, но санитарок – так я их для себя определила – это совершенно не трогало. Мы оказались в маленькой комнате с окном под потолком. В ней не было ничего, кроме кровати, стола и пары табуретов.
На столе стоял странный светильник, на который я с удивлением уставилась сквозь слезы. Это была запаянная стеклянная трубка, под ней на маленьком поддоне тлели угли. Видимо, под действием тепла воздух в трубке ярко светился.
Сняв простыню, санитарки ловко надели на меня широкую белую рубашку до пят и уложили в постель. Заставив выпить из кружки какой-то горькой бурой жидкости, молодая ушла. Пожилая уселась на табурет у двери и занялась вязанием на десятке коротких кривых спиц, которые так и мелькали у нее между пальцами.
А может, это мои тюремщицы, подумала я. Почему бы и нет? Поймали – и за решетку. Или в какую-нибудь тюремную больницу. Вряд ли это ее дом. Слишком убого.
Я вспомнила того, кто меня спас, и стало так горько.
Не было сомнений, что он и Юниа были близки. Давно или недавно – неважно. Недаром ее тело так откликнулось на его появление. И как он держал на руках, шептал ее имя. Как поцеловал – хотя… это могло мне и померещиться, когда я уже теряла сознание. Неважно, что Юниа натворила, но он нашел ее и вернул тем, от кого она пыталась скрыться. Это было… настоящее предательство.
Но хуже всего было то, что я никак не могла выкинуть его из головы. И дело не в том… не только в том, что он спас меня. И не в давних чувствах к нему Юнии. Это было впечатление уже моего сознания. Хотя такие мужчины мне никогда раньше не нравились, я предпочитала совсем другой тип.
Я пыталась вспомнить его лицо, но ничего не получалось. Только отдельные черты, которые никак не складывались в единое целое. Карие глаза под густыми бровями. Прямой нос. Четко очерченный рот. Темные волосы и короткая борода.
Нет, лучше о нем не думать. Вообще ни о чем не думать.
Меня начало знобить, все сильнее и сильнее. Озноб сменился жаром, и я попыталась скинуть с себя одеяло, казавшееся тяжелым и раскаленным. Санитарка-тюремщица отложила вязание, подошла ко мне, дотронулась до лба ледяной рукой. Что-то пробормотала, вышла и вскоре вернулась с тем самым мужчиной в сером колпаке. Судя по всему, это был лекарь.
Приложив два пальца к моей шее, он посчитал пульс. Затем достал из кармана деревянную трубочку-воронку, ослабил шнуровку на рубашке, послушал дыхание. Сказал коротко и отрывисто несколько слов. Санитарка вышла и вскоре вернулась с тазиком. Задрав рубашку до ушей, она ловко обтерла меня тряпкой, смоченной в жидкости с едким запахом. И это было последнее, что я запомнила отчетливо.
Дни и ночи, свернувшиеся, как прокисшее молоко. Сменяющие друг друга жар и озноб. Ледяной пот и раздирающий грудь кашель. Черное беспамятство и навязчивые кошмары. Иногда я словно выныривала из темного омута и жадно пила воду из кружки, а потом меня снова затягивало обратно. Однажды я целую ночь болтала попеременно на шести языках со своими сорока восемью троллями и даже пела им на простонародном нюношке песню о старухе Гури Свиное Рыло и замке Сориа-Мориа. А потом мне стало так плохо, что я подумала: умирать третий раз подряд – это как-то потихоньку входит в привычку. И даже уже не страшно.
