И тема вечного двигателя сама собой ушла на второй план, уступив своё место другой основной теме, о существовании которой генерал, вероятно, интуитивно подозревал.
Потом генерал сказал мне, тем самым соглашаясь с моим мнением о вечном двигателе, что, действительно, создать его невозможно, но вполне возможно найти хорошего механика, который бы взял к себе на работу в автобазу Национальной гвардии этого человека в помощь для ремонта грузовиков.
В другом случае один довольно известный учёный пришёл к генералу, чтобы предложить амбициозный и довольно затратный агропроект. Мы тогда принимали его в офисе генерала на 50-й улице. Неожиданно генерал прервал доклад учёного и предложил сейчас отправиться с ним в Коклесито. На вертолёте. «Там, — сказал он, — для этого обсуждения будет благоприятная обстановка». И учёный продолжил свой доклад о проекте в классе местной школы, где он стоял как школьный учитель у доски, а мы вместе с группой приглашённых генералом крестьян расположились за партами. Довольно неудобными для нас, потому что парты были детскими.
По окончании доклада, довольно глубокого и продолжительного, учёный попросил задавать ему вопросы. И один из крестьян задал ему вопрос, совершенно не относящийся к теме доклада: почему некоторые деревья нельзя спиливать в полнолуние? Суеверие, довольно распространённое в наших краях.
Учёный не стал обесценивать вопрос и ответил, что, возможно, лунный свет обладает каким-то физическим воздействием на насекомых в лесу или на дереве и что, возможно, это подлежит исследованию. То есть отнёсся к вопросу серьёзно и с уважением. И таким отношением завоевал симпатию генерала и одновременно и его отношение к изложенному им проекту.
На Гавайях мы однажды посещали университет, руководимый там мормонами. Наш гид, молодой аргентинец-мормон, во время перерыва на освежающие напитки сказал нам, что недавно их руководитель общался, т. е. буквально разговаривал, с Богом. Я не удержался и спросил его: на каком языке разговаривали они, на английском? Он ответил: «Да, на английском», со скорее искренней, чем циничной запальчивостью. Я улыбнулся, и, вероятно, на моём лице была некая смесь насмешливости и удовлетворения собой. Видя это, генерал отвёл меня в сторонку и попросил не позорить его своими насмешками. Я вообще никогда не видел, чтобы он над кем-нибудь насмехался.
В его манере обсуждений и дискуссий было что-то похожее на интеллектуальное дзюдо. В том смысле, что он никогда не препятствовал, не останавливал аргументацию его оппонента, но в конце концов, опираясь на его аргументы, формулировал свою точку зрения. В результате возникало впечатление, что противник выигрывает в споре. На самом деле аргументы были от оппонента, а выводы в конце концов делал он.
Но всё это на поверхности. Свои же убеждения, включая догматического характера, он хранил глубоко. Так, он был абсолютным догматиком-анти-империалистом. И так как догматы не подлежат дискуссии, Торрихос никогда не обсуждал вредную суть империи. На этом его уровне догматизма, находящемся за пределами всяческой логики, когда не нужны никакие доказательства, догматизм не обсуждается и не отвергается. Тут уже есть что-то от религии. И действительно, «религией Америки» называл Торрихос борьбу за национальный суверенитет против империализма янки и, как следствие этого, нарекал «священными» наши войны за независимость.
Он как-то рассказывал мне, что однажды спросил одного товарища из Гондураса, есть ли у него в стране компартия. И как тот, показывая ему кончик мизинца, ответил: «Да, только вот такая маленькая, но… — тут он гордо выпятил грудь, — очень догматическая…» Так что догматизмо в его понятии — это совсем не плохо. Вот догма — да, а догматизмо — нет.
Мировоззрение Торрихоса никогда не приобрело очертания законченной, компактной и совершенной системы. У него никогда не были готовы какие-либо решения и ответы на вопросы, которые возникали перед ним. Когда он отвечал на какие-либо вопросы, то редко говорил «да» или «нет», а отвечал чаще чем-то промежуточным, частично, десятой или более мелкой частью от общего, что было трудно для восприятия тех, кто его знал недостаточно хорошо и абсолютно неприемлемо для остальных.
Можно оправдывать его, конечно, объяснив это тем, что окружавшая его бессистемная и с «рваным» ритмом реальность вынуждала его к такому восприятию. Это похоже на правду, потому что одной из его любимых метафор, применяемых для характеристики его политической жизни, был автомобиль, едущий по разбитой дороге, полной поворотов и ям, каких много в Панаме, способной в любой момент повредить самую прочную и качественную подвеску и кузов автомашины. Но я всё же думаю, что развитие его мировоззрения было прервано вместе с самой его жизнью до того, как оно могло бы сформироваться до такого уровня, который позволил бы ему ясно видеть цель и идти к ней в спокойном выверенном ритме и с постоянной скоростью. Ведь он не был заражён суетливым тщеславием побыстрее освободить свой народ… В конце концов даже бессистемную и противоречивую реальность можно было бы систематизировать до уровня теоретической основы действий.
И всё же его мировоззрение имело ряд важных принципиальных ключевых отправлений, которые хотя и не были некими волшебными ключами, хранящимися в ящике письменного стола, с помощью которых решаются любые задачи, но были основой для неспешного создания им временного пространства и поля, в котором он мог хорошо обдумать и принять решение.
Первым из них, пожалуй, основным, было сознание того, что между «единицей» и «нулём», между «целым» и «ничего», между «да» и «нет», между «чёрным» и «белым» существует вся гамма долей от целого: полутеней, оттенков, приближений… Клавиатура с бесконечным количеством клавиш, нот, отличных и от абсолютно низких, и от абсолютно высоких.
Второе: генералу принадлежит принцип, который он выразил так: и «с левыми», и с «правыми» (имея в виду политические силы. — пер.). Похоже, что один из его помощников переформатировал этот его принцип в более подходящий для него самого, а именно: ни с «левыми», ни с «правыми», т. е. «ни чича (самогон. — пер.), ни лимонада», что на самом деле далеко от концепции генерала, который, например, часто говорил, что в политике нельзя быть «слегка беременным», т. е. либо «да», либо «нет». Впоследствии, как-то выступая перед профсоюзными лидерами рабочих, он сказал: «Мы будем бить их обеими руками».
В этой фразе нет ни двойного дна, ни другого противоречия. Очевидно, что тут он просто складывает и тех, что «чича», и тех, что «лимонада». Этой его концепции соответствует и практика окружения себя помощниками от экстремально левого до экстремально правого политического толка. Он, таким образом, хотел и имел перед собой клавиатуру, на которой двумя руками играл свою «левую» мелодию, не избегая в ней совсем и «правых» нот.
Примером такой «правой» ноты было, например, создание им Панамского финансового международного центра. Генерал думал при этом, что нельзя распределять в народе «воображаемое богатство». Сначала его нужно создать. И, очевидно, считал, а возможно, кто-то и убедил его в этом, что финансовый центр поможет в создании такого богатства.
Тут считаю нужным указать на одну из самых больших ошибок, совершенных «панамскими левыми». Его «левые» советники, вместо того чтобы выступать с единым мнением, в соответствии с их идеологическим принципом, в чём генерал действительно нуждался, выступали вразнобой. Так, вместо того чтобы быть не торрихистами, они стали «торрихитосами», бессознательно саботируя реализацию глобальной стратегии генерала.
