Правые же никогда такой ошибки не совершали. Их кулак был сжат, и их удары были беспощадны, в отличие от «левых», которые, наоборот, вместо соединения пальцев в кулак раздвигали их «врастопырку». «Правые» хорошо знали, какую роль должны были сыграть, и сыграли её, к сожалению, хорошо.
«Левые» же до сих пор, когда в жизни и в организациях, которые он создал, уже ничего не осталось от духа генерала Торрихоса, пытаются внести в них этот дух «торрихизма», который они либо не знают, либо предали.
Генерал Торрихос не видел противоречия в том, что существование и отрицание существования какого-либо явления могут одновременно иметь место или быть одновременно подтверждены. Его оппоненты это критиковали, даже насмехались над ним, якобы отрицающим очевидный закон, который для него и не существовал. Что подтверждается и диалектикой, и современной логикой. Действительно: отрицание какой-либо реальности — ложь, неправда, а отрицание лжи — правда. Однако отрицание полуправды — тоже полуправда. Обе несут в себе компоненты правды. В этом смысле реальность — это как мелкий песок, исчезающий между пальцами, в то время как мы стремимся удержать его на ладони. И потому задача познания реальности не имеет пределов. И потому и культура тоже бесконечна.
Он признавал очень немногие абсолютные истины. Для решения различных проблем у него были и теоретические подходы, и человеческое терпение, чтобы выслушать для пользы дела любые аргументы. Как, например, в случае запрета на спил отдельных видов деревьев в лунную ночь.
Когда мы были с ним в Индии, он восхищался логикой индусов, которая по сути была и его логикой: «Я восхищён тем, что у них, индусов, своя логика, совсем другая. Они не как мы, для нас всё — или белое, или чёрное, “да” или “нет”, правда или ложь. Для них же это всего лишь крайности, между которыми существует серая зона полутеней, неизвестности, которую нам не понять».
Отсюда это его правило: уважать это затенённое пространство между «единицей» и «нулём» при решении любых проблем. Потому что на самом деле не видит тот, кому всё ясно там, где на самом деле это не так уже ясно.
«Не надо знать слишком много всего», — говорил он своим помощникам, которые хотели блеснуть перед ним объёмом собранной ими информации, часто бесполезной, показывая тем самым, что им всё понятно по данной теме.
«Не знать слишком многого» — это тоже форма знания, а не незнания. Тот, кто знает слишком много деталей, часто не видит общего. По классической формуле: «за деревьями не видеть леса». Сумма деталей никогда не составляет целого. И не только не даёт его, но и делает его недостижимым. В связи с этим генерал говорил: «Все великие действия нуждаются в большой отваге, а для отваги нужно чуть-чуть безрассудства».
Солдат-пехотинец, а он был таковым, знает, что плохо быть слишком экипированным. По этой же причине профессора и учёные, интеллектуалы, наполненные множеством всяких знаний, часто не могут изобрести ничего нового. И чаще открытия делают молодые люди, которые ещё многого не знают. Это особенно важно для истории и для политики, где глобальное видение позволяет лучше ухватывать суть.
Научное познание развивается двойственно: от частного к общему и далее по восходящей к абстрагированию. Затем вновь возвращается к частному, как бы опускаясь к практике и приложениям теории. «Гораздо хуже, — говорил генерал, — погрязнуть в деталях, так и не “взлетая”, чем остаться на уровне абстрактного понимания, “не приземляясь”…» Потому что тот, кто «витает в облаках», находится на полпути к познанию. Тому осталось только упасть. А тот, кто продолжает собирать события, знания и т. д., тот даже не начинает понимать вещи концептуально, и ему не нужно будет прибегать к помощи закона притяжения.
Хочу подчеркнуть и ещё один важный принцип генерала: подчинять, казалось бы, правильные расчёты необходимостям. Никогда не забуду, как при мне директор Института Гидроресурсов Эдвин Фабрега объяснял генералу, почему он не может, согласно расчётам, понизить тарифы на электроэнергию. Его доводы были абсолютно подтверждены расчётами и неоспоримы.
«Да, Эдвин, — сказал генерал, — ты абсолютно прав. Однако это нужно для народа. Снизь этот проклятый тариф, чёрт тебя побери!»
Потом заместитель Эдвина, инженер Бландон, рассказывал мне, что на следующий день генерал объяснял ему, что необходимость в этом случае, а не обоснование, есть основание для снижения тарифа.
«Интеллигентность» — ещё одна составляющая мышления генерала. Это слово происходит от латинского «intus-leere», что означает способность «читать между строк», т. е. читать неначертанное, несказанное, читать то молчание, что следует из несказанного. Информация, полученная таким «интеллигентным» образом, не может быть точной, недвусмысленной. У неё нет рациональной основы, никто не может взять на себя ответственность за неё. Только две никчёмные и, так сказать, пролетарские формы познания могут быть основанием для неё: предчувствие, или интуиция, и предрассудок. Получается, что, по крайней мере, этимологически народ с его сказками-преданиями, амулетами является носителем интеллигентного восприятия действительности.
Омар Торрихос с довольно примечательной смелостью так определял свой реализм: «Для меня это смесь многого: интуиции, логики, чувств и даже немного предрассудков». Под предрассудком он подразумевал ту часть восприятия реальности, которая избавляла его от обязанности объяснить или обосновывать что-то. Когда причины для этого слишком призрачны, туманны, лучше оставить их между строк.
Как-то в Панаму приехала группа мексиканских журналистов для встречи с генералом, чтобы взять у него интервью. Похоже, они были известные в Мексике газетчики, потому что о приёме этой группы просил генерала сам президент страны Лопес Портильо. Когда они прибыли, генерал сразу не стал их принимать, всё время откладывал и откладывал время их приёма и потом поручил мне сообщить им, чтобы они ехали в Давид и что он примет их там.
Мы поехали с ними в Давид. Но и там генерал их не принимал. Вероятно, они звонили Лопесу Портильо и пожаловались на такую затяжку с интервью, потому что тот позвонил генералу в Давид. Я был с ним, когда он сказал Портильо по телефону: «Не беспокойся, я приму их». Слыша это, я спросил его: «Мне пойти за ними, мой генерал?» Но он посмотрел на меня и ответил: «Пожалуйста, уважай моё предчувствие». И так и не принял их.
На клочке земли у дома в Фаральоне он посадил травку, семена которой ему подарил какой-то крестьянин, сообщив генералу, что она защитит его от дурного глаза и от любовных неприятностей. Когда он кому-то из своих гостей сказал об этих свойствах травки и увидел, как тот саркастически улыбнулся, генерал скорее примирительно, чем запальчиво, как бы оправдываясь, отметил: «И она очень красивая».
Были у него и предрассудки в отношении некоторых своих вещей. Например, одеяло. Довольно старое, из его давней военной амуниции, но оно, как ему казалось, грело его лучше всех других. Или оружие. Он носил при себе старый и довольно неухоженный револьвер Томсон 45, не самое лучшее оружие по нынешним временам, но именно с ним он чувствовал себя хорошо защищённым.
