На следующий день он проснулся очень рано. В отеле, где мы остановились, все ещё спали, и потому мы сами взяли стоявшие у двери два велосипеда и отправились по деревне поискать место, где можно было бы выпить утренний кофе. С трудом, но нашли такое место.
Здесь, и даже раньше, когда мы ещё крутили педали наших велосипедов, генерал переложил в серьёзную форму те наблюдения, над которыми мы подшучивали вчера. Мы не созданы богом. Мы результат долгой, медленной, болезненной, но своей собственной «конкисты», которая привела нас через века от самых примитивных форм жизни к её рациональным и духовным формам сегодняшнего дня. Мы должны были идти по этому пути, приспосабливаясь, соревнуясь, преодолевая препятствия, шаг за шагом, и всё ещё находимся посередине пути. Быть человеком — это наша награда, а не подарок. И даже если Бог существует, он должен быть гуманистом.
Игуана
Генерал был вполне доволен. На этот раз он был своим для игуан и скромно представал перед ними, как перед своими предшественниками.
Мы продолжали ехать по деревенской улице, когда вдруг раздался визг. Это огромной свинье на близком от нас дворе в этот миг отрезали голову. И свинячий визг показался мне иллюстрацией к моим размышлениям: человечество само преодолело огромную дистанцию от рёва и визга примитивных существ до той высокой степени гуманизма души и философии внутреннего мира генерала.
Простота была формой его жизни рядом с природой и природой материального происхождения человека и его души. Для него это было и признанием огромной важности материальных условий существования людей, и как следствие этого — необходимости улучшения этих условий.
Простота была и формой его естественного общения с людьми. Она распространялась порой и на меня. Однажды он послал меня, только что пожалованного всего лишь в сержанты, на одну из встреч глав государств «в верхах» с указанием представиться именно так.
Когда меня спросили моё воинское звание, я представился как ефрейтор. В ответ был задан вопрос: «Это что-то вроде полковника?» Я ответил: «В нашей стране немного другая система…» В итоге меня усадили всё же в огромный лимузин, посланный президентом этой страны, и повезли с сиреной в сопровождении двух мотоциклистов. Сидя в авто, я невольно улыбался, представляя себе, что бы сказали мои товарищи из эскорта генерала, увидев меня сейчас. Когда визит закончился, меня отвезли в аэропорт и перед трапом самолёта постелили красную ковровую дорожку. Трап вёл в салон первого класса, а мой билет был экономического класса. Что только я ни предпринимал, чтобы распроститься с провожавшими меня внизу и подняться в самолёт одному. Но не удалось. Они сопроводили меня в самолёт и увидели, как стюардесса указала мне место в хвосте салона. Но на этом история не закончилась. Через три месяца глава этого государства, куда я совершил визит, направил в Панаму человека из состава своего эскорта с письмом для генерала. То ли он так понял дипломатический протокол, который исповедовал генерал, то ли подумал, что в этой стране «индейцев» не знают, что значит чрезвычайный и полномочный посол, но в Панаму этот глава государства направил весьма серьёзного и культурного господина в очках. В обыкновенных, а не в тех тёмных очках, в которых всегда щеголяют охранники важных персон.
Перед тем как однажды мы полетели с ним в Белград (Югославия), генерал направил нашему послу просьбу об отмене всяческого протокола в ходе всего визита. Но уже в аэропорту его постигло разочарование: его принимали там с полным набором дипломатической и военной фанфаронии, с красной дорожкой и торжественным салютом из 21 залпа артиллерийских орудий. Когда генерал спросил Вергилио Бландфорда, нашего посла там, почему он не выполнил его указаний относительно протокола, тот ответил: «Да, Ваши указания я выполнил, но были ещё и указания мне от маршала Тито».
В день прилёта был предусмотрен ужин с Тито в честь генерала. Когда шеф протокола принимающей стороны передал ему приглашение на этот ужин, тот, чтобы, вероятно, отомстить за 21 залп из артиллерийских орудий, сказал: «Спасибо, возможно, пойду, возможно, не пойду, а может, и наоборот».
И не пошёл. Вместо этого он заказал ужин для персонала роскошного дворца, в котором его разместили. И принял в нём участие, поднимая тосты вместе с официантами и поварами, которые ясно поняли искренность и значение этого его поступка.
Иосип Броз Тито
Он не воспользовался для сна и гигантским королевским ложем в его спальне в этом дворце. Предпочёл скромную кровать в соседней комнатке, предназначенной, вероятно, для слуги бывшего царя Югославии, кому и принадлежал ранее весь этот дворец. Рано утром он попросил меня, однако, помять постельное бельё царской кровати, имитируя её использование. Видимо, всё же не захотел до такой степени обижать кого-либо, кто мог бы подумать, что он не спал в этой роскоши.
Генерал Торрихос был великим государственным деятелем. Но прежде всего он был просто хорошим человеком. Его революционный проект для Панамы и для всего региона, его каждодневные мораль и революционная этика были посвящены человеку и его жизни.
Есть такое понятие — «этика поражения», которая была этикой «старой гвардии» католиков, в которой страдания и жертвы были платой за вход в рай. И есть понятие «этики успеха» — этики другой «старой гвардии» — протестантов, в которой успех в делах, в жизни вообще — признак божьего благословения, знак любви Бога к таким людям.
Я говорю, что речь идёт об этике «старой гвардии», потому что у меня сложилось впечатление, что «современный капитализм» не имеет никакой этики или морали, что это наиболее и глубоко аморальная форма общества.
Хочу сказать этим, что когда сформируются революционная мораль и этика, то они будут этикой и моралью радости и оптимизма революционеров. Радости — потому что только тот, кто выполняет свой долг, может позволить себе радоваться потому, что борется за такую радость для всех. Для всех других любая радость аморальна. И оптимизма — потому что того, кто прав, и поддержит история. Такой оптимизм не гарантирует немедленного триумфа, но даёт огромное преимущество в борьбе за него.
Радость и оптимизм были составными частями революционной этики и морали генерала. Но, оглядываясь назад, я не хочу создавать впечатление о нём как о весельчаке и шутнике. На самом деле генерал был человеком чрезвычайно серьёзным, с осадком грусти в каждой его шутке, о чём я расскажу поподробнее позднее. Да иначе и не могло быть для человека, перед которым стояли такие сложные проблемы и препятствия, преодолеваемые только в долгосрочной перспективе, и у которого погибло столько друзей, разделявших с ним его идеи.
Как-то он предложил Грэму Грину, у которого возникли проблемы с визой в США, надеть форму капитана Национальной гвардии Панамы и поехать туда в составе нашей делегации, направлявшейся туда по приглашению на очередные воинские учения американцев. В этой шутке, на которую, между прочим, не обратил внимания английский писатель, был и политический подтекст.
