Когда бывал с ним за рубежом, он представлял меня там в различных формах. Всё зависело от того, кому надо было меня представлять. Студентам, например, он представлял меня: «профессор». Богачам — как «доктора». Если никак не представлял, то я был в роли сержанта охраны. Или в ранге офицера для связи с принимающей стороной, если таковой у неё был.
От того, кем он меня представлял, я мог занимать те или иные позы. Например, профессору можно полностью скрещивать ноги, военному же — нет. Военные могут скрещивать ноги только лодыжками и никогда — до перекрещивания коленей. Единственный военный, который в виде исключения так мог скрещивать ноги, был сам генерал Торрихос. Наподобие неудавшегося профессора.
Мы летели с ним в «Конкорде», сверхзвуковом пассажирском самолёте, летящем быстрее пули. Каким-то образом об этом узнали, и один из членов команды вышел из кабины, чтобы поприветствовать его. И генерал взял и представил тогда меня как своего личного пилота! Об этом было доложено командиру лайнера, и он передал мне приглашение зайти в кабину «Конкорда». Я пошёл и испытывал страх, что меня могут пригласить попробовать управление самолётом. Обычное дело среди пилотов. И генерал ведь знал об этом. К счастью, такого предложения мне не было сделано. Вот такой был юмор у него…
А однажды он сказал: «Слушай, мой сержант, мне говорят, что я из индейцев племени Ньяме, потому что всё время ты рядом со мной. Как тебе это?» «Это абсолютно неотразимый аргумент», — ответил я ему. И ответил так, потому знал, что в тот момент он в очередной раз искал повод для шутки и ощущения радости, которая всегда искала и находила выход в форме струящейся из его глаз и губ улыбки.
У него была своя особая форма наказания подчинённых. Я бы назвал эту форму «наказание премией», или «премиальное наказание». Например, если подчинённый не вставал утром рано, как положено, он посылал ему в постель завтрак и утренние газеты. Или хуже того — приносил это сам.
Меня тоже это коснулось, когда я здорово проспал один раз. На рассвете мой коллега по охране, сержант Хаен, принёс мне в постель «по приказанию моего генерала Торрихоса» завтрак. Я, вместо того чтобы подтвердить через него, что получил наказание, сказал Хаену «спасибо» и спросил, «почему он не принёс мне газеты…» Хаен, наверняка думая, что так хотел генерал, притворился, что споткнулся, и опрокинул мне в постель весь поднос с завтраком…
«Премиальное наказание» может исходить только от лица с высокими моральными качествами. Если он ими не обладает, то наказание не будет наказанием. Обладание же этими качествами делает наказание сильным и действенным, таким же, как моральные качества этого лица.
Образ генерала Торрихоса не будет полным, особенно в связи с его оптимизмом и ощущением радости жизни, если не включить в него и другой контекст — трагедийного характера. Этот контекст в его образе довольно ясно увидел и показал в своей книге о нём Грэм Грин, связав его с каждодневной опасностью и мыслью о смерти.
Я же думаю, что этот трагический оттенок его образа происходил из его ясного и трезвого осознания того, что революция в Панаме возможна только в очень долгосрочном плане. Он никогда не обманывался в отношении ограниченности качества своих лучших сторонников. Никогда не обманывался в отношении оппортунизма, с которым он вынужден был считаться везде и на всех уровнях. И никогда не обманывался в отношении размеров уродливых деформаций, внесённых врагом в сознание народа, который он так любил.
Если бы генерал Торрихос думал, что революция в Панаме невозможна, он был бы похож на классического трагического героя в стиле греческой мифологии. И был бы всё равно революционером. Но он считал, что революция в Панаме хотя и в долгосрочном плане, и после революций в других странах региона, но возможна. Между тем, полагал он, роль Панамы должна заключаться в том, чтобы оставаться хотя и несколько позади революций, идущих в регионе, но готовой предоставлять им необходимую логистику и быть готовой присоединиться к ним.
И если всё-таки было бы излишним считать, что за каждой лучистой улыбкой генерала пряталась грусть, нет никакого сомнения в том, что в его революционном оптимизме была горчинка, имевшая своим происхождением панамскую реальность. Это было одной из причин, по которой он порой отступал от борьбы на внутреннем фронте, чтобы выступить с какой-либо яркой инициативой на международной арене. А второй причиной этой «горчинки» было пришедшее к нему понимание того, что самый короткий путь к революции в Панаме лежит по длинной «дуге» революций в странах Центральной Америки. И это был момент, когда его убили.
Омар Торрихос как человек — это лучший аргумент в пользу торрихизма. Торрихизм — это его политическое содержание, которое я попытался изложить в предыдущей главе. Но это ещё и революционная мораль, этика радости, оптимизма и надежды, хотя бы и не близкой, на то, что мы тоже придём к миру справедливости. Это делает нашу мораль ещё более ценной. Но и не освобождает нас от революционного решения наших национальных задач и глубоко обязывающих нас интернациональных обязательств.
Торрихизм — это и мировоззрение, и образ жизни.
Глава 9. Никарагуа, Никарагуа… Никарагуита…
Никарагуа, революция, la vergona, la arrecha, как её там называют, появилась в Панаме в начале 1975-го. Не помню ни того дня, ни месяца. История — это как процессия. Или ты смотришь на неё с тротуара, или идёшь внутри неё. В тот день революция появилась в Панаме в образе Эдуардо Контрераса. «Маркоса», как мы называли его.
Маркос был членом Руководства Национального фронта сандинистов и всего за несколько недель до его прибытия в Панаму командовал операцией по захвату в заложники одного из никарагуанских олигархов Чемы Кастильо. Он захватил его в доме вместе с его гостями во время застолья в какой-то праздник.
Потом Команданте Зеро, как его звали в Никарагуа, провёл переговоры с очередным и, как оказалось потом, последним диктатором страны Сомосой и обменял этих пленников на политических заключённых режима. Вдобавок он получил от Сомосы и привёз в большой сумке то ли миллион, то ли полмиллиона долларов, которые передал на хранение нашему знаменитому историку и моему другу детства Рикардо Солеро.
Среди политических заключённых, которых тогда освободил Маркос, было немало тех, кто потом играл важные роли в революции: Ленин Серна, нынешний руководитель Службы безопасности Республики, Даниэль Ортега — президент страны. Благодаря этому узники сомосовской тюрьмы дожили до триумфа сандинистской революции и не случился её «апагон» (крах. — пер.), которого так боялся Торрихос.
Даниэль Ортега
Он всегда подчёркивал, что именно те революционные кадры, которые более других преданы революции, чаще всего и именно поэтому попадают в руки врагов и гибнут. Из-за этого в самый неподходящий момент возникает кадровый дефицит революционеров.
